Картинные девушки. Музы и художники: от Веласкеса до Анатолия Зверева - Анна Александровна Матвеева
Кустодиев – идеальный студент, отдающий штудиям всё своё время. Даже когда его соученики отдыхают, Борис работает над эскизами или делает портреты с товарищей. Между прочим, товарищами его были Иван Билибин, Дмитрий Стеллецкий, Иван Куликов – всё не последние имена в истории русской живописи.
В феврале 1898 года в жизни Кустодиева происходит невероятное событие, о котором он не смел и мечтать в детстве[95], – его принимают в мастерскую Репина. Это дороже всех наград и премий вместе взятых. Репин был одарённым педагогом, способным к тому же радоваться успехам учеников – такое бывает далеко не всегда, если речь идёт о художниках.
Внешний вид мастера изрядно разочаровывал студентов, ожидающих явления гения во всём блеске, – ничего выдающегося, скромный, незаметный. Внимательно изучал эскизы, поправлял рисунки, иногда сам начинал писать рядом с учениками. По воскресеньям в мастерской Ильи Ефимовича проходили обязательные разборы эскизов, в которых участвовал каждый. Теперь-то Репин уже разглядел Кустодиева. «Этот поражавший своими успехами талантливый юноша, вышедший откуда-то с Волги и учившийся у какого-то там учителя, есть краса нашей Академии, наша надежда», – такой отклик оставит он о Борисе Михайловиче. Репин отдельно отмечал его способности в области композиции и дар художника-портретиста – не зря уже через несколько лет он пригласит своего не слишком опытного ученика (и его приятеля Ивана Куликова) поработать над картиной «Торжественное заседание Государственного совета 7 мая 1901 года в день столетнего юбилея со дня его учреждения» (1903, Русский музей). У мастера в ту пору сильно болела рука, ему были необходимы помощники – всё в духе давних традиций изобразительного искусства, когда прославленные мастера, не справляясь с количеством заказов, делили их между участниками своей мастерской, как, к примеру, Рубенс.
Кустодиев выполнил портретные этюды двадцати пяти госдеятелей, включая Алексея Игнатьева, Сергея Витте и прочих. Репин вовсе не стремился присвоить себе лавры – он не скрывал, что им написана лишь центральная часть полотна, тогда как левую выполнил Куликов, а правую – Кустодиев. Для Бориса Михайловича работа над этой картиной стала поистине бесценной практикой взаимодействия с не самыми простыми натурщиками и подарила горький опыт постоянного «переписывания»: Репин долго мучился с композицией и перспективой, и его подмастерьям приходилось начинать всё заново.
По словам Марка Эткинда, автора монографии о Кустодиеве, в мастерской Репина, где «по уставу должно было заниматься не более тридцати человек, обычно работало вдвое и втрое больше. Художники столь разных дарований, как Д.Н. Кардовский и И.Я. Билибин, Ф.А. Малявин и К.А. Сомов, А.П. Остроумова-Лебедева и И.Э. Грабарь, И.И. Бродский и Кустодиев прошли школу Репина, сохранив в неприкосновенности своеобразие и яркость индивидуальности».
В раннем Кустодиеве есть многое от Репина, но, пожалуй, не меньше – от Сурикова, Нестерова, Серова. Первые попытки сказать своё слово касаются в основном исторического жанра: опричники, боярышни, стрельцы… Жанровые картины награждаются премиями Академии, хотя куда большего успеха Кустодиев добивается в портретах – уже самые первые его работы поражают и несомненным сходством с оригиналом, и умением отыскать в модели скрытое, то, чего портретируемый не собирался предъявлять художнику. Даже если эта модель – он сам.
«Автопортрет у окна» (1899, Пермская государственная художественная галерея) – совсем ещё молодой Кустодиев запечатлел себя на фоне открытого окна, за которым бушует молодая зелень. Напряжённый взгляд, сосредоточенность человека, находящегося в постоянных размышлениях, в непрерывных творческих поисках, – таким он предстаёт в этой работе. Лишённый всяческой комплиментарности автопортрет 1900 года (частная коллекция) передаёт упрямство и даже некоторую одержимость молодого человека, решившего связать жизнь с искусством. Кустодиев пишет портреты действительно как одержимый – все его друзья, все однокашники, все члены семьи появлялись в начале XX века на его полотнах. И всё же писать картину надо, только когда «есть желание, а главное, когда она сама просится, и не высиживаешь её и не выдумываешь» – таким был в те годы главный принцип молодого мастера. Рисунки, выполненные углём, или портреты, исполненные маслом, – дело не в технике (хотя она тоже важна), а в том, чтобы поймать волну и удержаться на ней до того, как будут сделаны завершающие штрихи. И ещё в том, чтобы не пересушить картину, сохранить непосредственность натуры и своего о ней впечатления.
Портрет художника И.Я. Билибина (1901, Русский музей) безусловно отвечает всем этим требованиям. Здесь нет и намёка на лубочную пестроту привычного нам Кустодиева – потому что самого этого Кустодиева ещё не существовало. Сдержанная гамма, минимальный декор, единственное яркое пятно портрета – живая красная гвоздика, приколотая к груди элегантного красавца. Но сколько в этой картине жизни! Кажется, что Билибин вот-вот отпустит какую-то шуточку (он был изрядный юморист) или же вскочит на ноги и выбежит за рамки портрета, сделанного, кстати говоря, с натуры в мастерской Репина. Неудивительно, что этот портрет получил золотую медаль II класса на Международной выставке в Мюнхене (1901).
Портрет другого приятеля – художника и скульптора Дмитрия Стеллецкого (1901, Русский музей) – ближе к жанровой картине. Весёлый, переполненный творческой отвагой мастер изображён в своей собственной мастерской, причём бо́льшую часть картины занимает его неоконченное произведение, а не он сам: всё как в жизни! Кого интересуют частные переживания творца, если можно обсудить его творения? Именно Стеллецкий стал свидетелем грандиозных личных перемен в жизни Кустодиева – дело было в конце лета 1900 года, когда Борис Михайлович, возвращаясь из Астрахани, приехал в село Семёновское-Лапотное Костромской губернии. Здесь его ждали Стеллецкий и ещё один соученик по Академии – астраханец Константин Мазин. Кустодиев, Стеллецкий и Мазин предполагали писать в Семёновском этюды, поэтому разъезжали на телеге по окрестностям в поисках красивых видов. И выбрались однажды к усадьбе Высоково, где проживали три сестры-старушки по фамилии Грек, они были из обрусевших англичан[96]. В гостях у старушек проводили летние вакации Зоя и Юлия Прошинские – тоже сёстры, две девушки из хорошей семьи.
Дорогая Юлик
Нагрянувшие без приглашения, заросшие бородами и не слишком элегантно одетые художники до смерти напугали благонравных старушек – те приняли их чуть не за разбойников и отправили «на переговоры» Зою Прошинскую. Она считалась похрабрее старшей сестры.
Юлия и Зоя были дочерьми предводителя дворянства в Минской губернии Евстафия Станиславовича Прошинского, который рано умер (по слухам, проигрался в карты и застрелился), оставив семью практически без денег. Помогли обеспеченные сёстры Грек, девочки росли под их присмотром и даже взрослыми проводили лето в Высокове. Юлия окончила общие классы Петербургского Александровского института (бывшее Александровское училище при Смольном институте), работала машинисткой в канцелярии Комитета министров и, кстати, обучалась азам живописи в школе при Обществе поощрения
