Мартин Скорсезе. Ретроспектива - Роджер Эберт
Полицейский, внедренный в среду гангстеров, должен быть хорошим гангстером, чтобы быть хорошим полицейским. То же самое справедливо и для гангстера, работающего под видом полицейского. Оба живут во лжи. Сюжет создает огромное напряжение и чувство постоянной угрозы предательства (вспомним сцену, где персонажу говорят, что ему дали неправильный адрес, но он все равно пришел к нужному дому). Двум мужчинам поручено раскрыть друг друга, и это ключевой поворот сюжета: каждый из них расследует собственное кривое отражение. Эта моральная двусмысленность, должно быть, была неудержимо притягательна для Скорсезе.
Я начинаю рецензию на фильм так: «Большинство фильмов Мартина Скорсезе посвящены мужчинам, которые пытались реализовать собственное видение себя». Фильм «Отступники» не просто устроен противоположным образом, но, что еще более иронично, каждый из героев охотится на свое идеальное воплощение в другом человеке. Ибо самый мотивированный коп – на самом деле гангстер, а самый мотивированный гангстер – на самом деле коп, и чем лучше они выполняют свою миссию, тем больше должны предавать самих себя. Духовный конфликт первых дней творчества Скорсезе оборачивается жестоким парадоксом; вряд ли можно представить себе более сложную степень вины. Есть и еще одно обстоятельство – по случайному совпадению оба мужчины связаны с одним и тем же психиатром (Вера Фармига). Ее героиню зовут не Магдалина, но Мэдлин. И ее привлекают оба мужчины противоположностью характеров.
На данном этапе этой книги я должен кратко изложить то, что я знаю, или думаю, что знаю, о Мартине Скорсезе. Я знаю и верю, что он один из величайших художников кино. Но есть и другие моменты, и, мне кажется, я емко излагаю их в последнем абзаце своей рецензии на «Отступников».
«Кундун»
16 января 1998 года
В середине фильма Мартина Скорсезе «Кундун» четырнадцатый Далай-лама читает письмо от тринадцатого, где тот пророчествует, что религия в Тибете будет уничтожена Китаем, а ему и его последователям, возможно, придется скитаться по свету и просить подаяния. Он вопрошает: «Что я могу сделать? Я всего лишь маленький мальчик». Его советники говорят: «Ты человек, который написал это письмо. Ты должен знать, что делать». Эта буквальная вера в реинкарнацию, в то, что ребенок – тот же человек, что умер за четыре года до его рождения, – задает основной тон фильма. «Кундун» показывает нам жизнь четырнадцатого Далай-ламы, но мальчик – просто сосуд для бессмертного духа, чье существование продолжается из века в век. В этом и сила фильма, и его проклятие. Он наделяет Далай-ламу глубокой духовной силой, но отказывает в человечности; ему приданы человеческие черты, но, по сути, это икона, а не человек.
«Кундун» сродни популярному житию святого, которые Скорсезе, должно быть, изучал мальчиком в католической школе. Я тоже изучал эти жития, и в них фигура святого низводилась до цикла басен. В конце типичного эпизода святой говорит что-то мудрое, преподавая урок, а слушатели падают ниц в изумлении и благодарности. Кажется, что святой стоит над временем, сознательно проживая жизнь как серию притч.
В «Кундуне» редко возникает ощущение, что в теле Далай-ламы обитает живой, дышащий и (осмелюсь сказать) способный на ошибки человек. В отличие от Иисуса в «Последнем искушении Христа», Далай-лама не человек, стремящийся к совершенству, а совершенство в форме человека. Хотя фильм умнее и красивее, чем работа Жан-Жака Анно «Семь лет в Тибете», ему не хватает более физического присутствия; Скорсезе и его сценарист Мелисса Матисон ослеплены Далай-ламой.
Как только мы понимаем, что «Кундун» не драма убедительного героя, мы можем увидеть фильм таким, какой он есть: акт духовного отчаяния, брошенный в лицо материализму XX века. Изобразительное и музыкальное сопровождение фильма богато и вдохновляюще, и, подобно мессе Баха или церковной живописи эпохи Возрождения, фильм служит подспорьем верующим – чтобы усилить их веру, а не поставить ее под сомнение.
Не так уж удивительно, что эту ленту поставил Скорсезе – певец «злых улиц», летописец отщепенцев и мафиози. Ведь многие его фильмы несут в себе духовное начало, а его персонажи знают, что живут во грехе, и чувствуют себя виноватыми. У Скорсезе, который когда-то готовился стать священником, сильно стремление к духовности, и «Кундун» – это попытка духовного перерождения.
Фильм начинается в Тибете в 1937 году, через четыре года после смерти тринадцатого Далай-ламы, когда монахи находят мальчика, который, по их мнению, может быть реинкарнацией их духовного лидера. В одной из самых очаровательных сцен фильма они ставят ребенка перед множеством предметов, некоторые из них принадлежат тринадцатому, а некоторые нет, и он выбирает нужные, по-детски лепеча: «Мое! Мое! Мое!» Два года спустя монахи приходят забрать ребенка к себе, чтобы он мог занять свое место в истории. Оператор Роджер Дикинс снимает эту и другие сцены в красках религиозной живописи; ребенок разглядывает посетителей сквозь красную плетеную ткань, укрывшись под одеянием монаха, когда тот говорит ему: «Ты решил родиться заново». В летнем дворце он видит собак, павлинов, оленей и рыб. Ему дают кинопроектор, в свете которого ему несколько лет спустя явится ужасное видение Хиросимы. Вскоре в Тибет вторгаются китайцы, и перед ним встает задача защитить родину, исповедуя принципы ненасилия. Происходит встреча с председателем Мао, и Далай-лама слышит, что религия мертва. Он больше не может смотреть в глаза человеку, который говорит такие вещи, и переводит взгляд на начищенные европейские ботинки Мао, что, кажется, символизируют потерю прежних ценностей.
Фильм состоит из эпизодов, которые не выстраиваются в сюжет. Они словно иллюстрации, вклеенные в книгу жизни. Большинство актеров – настоящие тибетские буддисты, и их безмятежность во многих сценах передается зрителю.
Но я остался неудовлетворенным: вера, построенная на реинкарнации, такова, что мы всегда смотрим только на крошечную ее часть, а судьба отдельного человека – всего лишь пена на волне истории. Эти ценности больше подходят для религии, чем для кино, которое жаждет сюжета и характеров.
Я восхищаюсь фильмом «Кундун» – Скорсезе столь безоговорочно предан своему видению, что готов отказаться от ожиданий зрителей и следовать путем сердца. Я восхищаюсь его визуальной элегантностью. И все же это первый фильм Скорсезе, который я не хотел бы пересматривать. Кажется, Скорсезе ищет здесь то, что не в его характере. В фильме «Последнее искушение Христа» он точно знал, что чувствует его герой в любой момент времени. Когда я смотрю «Кундун», я слышу, как он спрашивает себя: «Кто этот человек?»
