Михал Гедройц - По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России

Программа четвертого класса гимназии, в который я пришел в середине февраля, была сжата до пяти с половиной месяцев вместо обычных девяти — для того, чтобы ученики, отстававшие из-за ссылки, поскорее нагнали остальных. В то же время делалось все возможное, чтобы не пришлось снижать уровень: часы занятий увеличивались до предела, увольнения были сведены к минимуму, и требования к качеству оставались непререкаемыми. Если сравнивать с легким галопом школы в Тегеране, это была практически испанская школа верховой езды. Для меня это было испытание не менее серьезное, чем учеба в сибирской десятилетке.

Школа была намеренно элитарная — Андерсов «питомник» для младших офицеров. Других юношей отправляли в школы молодых солдат, где давалось техническое образование и армейские специальности. Была и подготовительная школа (Szckola Powszechna), расположенная рядом с нами в лагере Барбара, из которой набирали первый класс гимназии.

Кадеты были неистовы в своем демократизме. Как писал «Кадет», наше периодическое издание: «На три года наша школа стала домом для сыновей кабинетных министров, генералов и штабных офицеров; для князей и графов и для сыновей младших офицеров и мелких собственников. Между нами не было различий». По-другому и не могло быть: около трети молодых людей либо были сиротами, либо не знали, где их родители. Мы все несли на себе шрамы Сибири, мы все были знакомы с голодом и болезнями, имели навыки выживания, были искушены в мудрости улицы и привычны к ее языку. Мы узнали, что солидарность — мощное оружие, и это знание связало нас в единое сообщество.

Офицеры и сержантский состав школы считали себя частью этого братства. Они тоже имели за плечами советский опыт и потому обладали знаниями, необходимыми для руководства этой школой. Узы солидарности укреплялись и общим Heimat:[44] три четверти кадетов были из Кресов — восточной окраины Второй Польской республики.

За парадным фасадом скрывались тонкие социальные различия. Вскоре я обнаружил, что внешний мир считал пятую роту самой модной. Я полагаю, из-за того, что в нее входили два самых старших класса (лицей) — небольшой эксклюзивный клуб, помещавшийся в одном взводе. Те немногие семьи, которых миновала Сибирь (например, те, кому в сентябре 1939 года удалось пересечь границу Румынии) и которые сохранили определенное влияние, как правило, пытались пропихнуть своих чад именно в пятую. Благодаря стараниям легендарного старшины Вильчевского пятая была одета с иголочки и идеально вымуштрована. В 1943 году именно они представляли польскую армию перед генералом «Джамбо» Вильсоном[45] на военном параде в Каире.

В нашем взводе родился неформальный клуб, члены которого называли себя «аристократами». Предводителями этой группы были Ромек Брунглевич и Женек Клак, мои приятели по Тегерану. «Аристократы» были не большими любителями учения. Юнцы под действием гормонов ухлестывали за девушками, а их было много в польской юношеской школе ATS в Назарете. Наши «аристократы», предвосхищая сегодняшних благоухающих молодых людей, поливали себя одеколоном, прекрасно одевались и оттачивали в своем кругу светские манеры, прежде всего танцевальные шаги танго. Один «аристократ», Шушкевич, особенно выделялся тем, что курил ароматизированные сигареты — верх изысканности. Он держал их под замком в небольшом чемоданчике под кроватью, не ведая о талантах моего дорогого друга по имени Умфа, который был не «аристократом», а специалистом по взлому. Мы никогда не спрашивали, где он этому научился, но как только Шушкевич уходил, тут же появлялся Умфа. Перед лицом восхищенной аудитории он открывал чемодан Шушкевича при помощи всего лишь двух отточенных спичек. Тогда «аристократы» превращали палатку в импровизированный курительный салон. Должен сказать, в этом имелся определенный риск, потому что курение в спальных помещениях строго воспрещалось. Меня в высший свет не принимали, но я оставался в прекрасных отношениях с их лидерами.

В классе я столкнулся со Збышеком Михалом. Мой друг Брунглевич называл Михала «горой мускулов». Этот юный Самсон пользовался уважением, и я был польщен, когда он предложил вместе сидеть за партой. Это оказалось удачное сочетание. Под крылышком Михала я нашел безопасную нишу, где мог спокойно заниматься тем, чем мне нравилось заниматься — учебой. Раз или два мне удалось оказаться ему полезным на этом фронте.

Скоро я узнал, как глубоко уходит корнями в историю наш уголок Святой земли. Руины библейского города Ашкалона были совсем близко от нас. Однако преподаватели предпочитали подчеркивать связи с польской культурой. Мы жили в тени великого поэта-романтика Юлиуша Словацкого. Путешествуя по Ближнему Востоку, свои самые трогательные стихи он написал в Эль-Арише, в трех станциях от нашей Эль-Майдал. Наше воображение особо увлекала поэма «Отец зачумленных», в которой на глазах у араба — отца семейства погибает от чумы вся его семья. Я не сомневаюсь, что эхо наших собственных переживаний в этой поэме затрагивало нас глубже, чем мы могли себе вообразить.

Другая «польская» ассоциация — Наполеон, герой для поляков вообще и для меня в особенности, поскольку Гедройцы служили на его стороне. Наш учитель истории показал нам знаменитую картину, на которой Наполеон посещает своих раненых в Яффе — недалеко от нас, рядом с Тель-Авивом.

Церковная жизнь была официальной и строго обязательной. Нам повезло с нашим главным капелланом, иезуитом отцом Лоренцем. Это был умный человек, явно получавший удовольствие от столкновений с теми из нас, кто считал модным исповедовать агностицизм. Утвердившись к этому моменту в своих сомнениях, я не ощущал потребности вступать в более тесный контакт с капелланом. В начале 1950-х годов я решил восполнить этот пробел и приехал к отцу Лоренцу в церковь Il Gesú в Риме, где он был настоятелем. Но его не было в городе, и больше я его так и не видел.

Нонконформизм не ограничивался сферой духовной жизни. Молодые люди, прошедшие школу выживания, прекрасно умели перехитрить своих угнетателей. До искушения перехитрить военное командование было недалеко. Атмосфера в школе оставалась взрывоопасной, требовалось тактично сдерживать молодежь, не натягивая поводья. Лучше всего это можно показать на примере событий 1 апреля 1944 года. У поляков Prima Aprilis (первое апреля) имеет давнюю традицию, похожую на английскую традицию varsity rag,[46] но более буйную. В этот день вся школа стихийно не явилась на уроки. Пятьсот буйных юнцов высыпали в дюны под аккомпанемент похабных песен. Их целью был пляж Ашкалона, где они планировали провести день. Начальство отложило свой гнев до вечера, когда их обгоревшие от солнца подопечные, усталые и довольные, начали потихоньку двигаться обратно, мечтая принять душ и отдохнуть. Тогда и последовала сдержанная реакция: нам объявили ночное учение, которое должно было состояться немедленно и на тех же самых дюнах Ашкалона. Шесть рот в полной амуниции прошли строем перед главнокомандующим, и тогда он объявил, что приказ — это его первоапрельская шутка. Под троекратное громогласное ура в честь офицеров парад был распущен. Так установилась новая связь, и ежегодная первоапрельская традиция так и состояла из двух частей.