Таежный тупик. История семьи староверов Лыковых - Василий Михайлович Песков
Домашнюю живность Агафье держать приходится под присмотром – куры за загородкой, козы – на привязи. Лишь Тюбик бегает вольно. Радость его от обилия людей велика, но постоянно он демонстрирует верность хозяйке, улегся у нее на коленях, заглядывает в глаза.
Козлы друг друга встретили неприязненно. Пришлось их сразу же развести. Того, что «перестал скакать», привязывают к вертолету, и жизнь его теперь окончится шашлыком, а привезенному Борьке предстоит служба «в гарнизоне», весьма отдаленном от привычной для него жизни.
Курам взамен изъятого у них петуха пустили нового молодца. Но принят он был, почему непонятно, в штыки. Началась потасовка – летели перья, а кудахтанье привлекло даже поодаль сидевших кедровок. Но Агафью стычка лишь позабавила – «ничего, привыкнут».
День был солнечный, теплый. С огородной горки сквозь облетевший осинник виднелась речка. За ней синей глыбой громоздилась гора, а на дальних вершинах уже белел снег. У речки двое наших «десантников» варили обед на костре. Вертолет на гальке, по которой стлался дымок, был похож на вареного красного рака и выглядел в тихом затерянном мире существом чужеродным. Чуть трепетали остатки желтой листвы на осинах, круто зеленели вершины кедров. Я не пошел к обеду, желая полчаса провести с Агафьей наедине.
– Скоро зима…
– Скоро… – Агафья задумчиво ковыряла ногтем картофельный клубень. – Время, как вода в речке, – не остановишь…
– Картошку сумеешь вырыть?
– Как-нибудь справлюсь…
Велика Земля. Но есть ли еще местечко, где человеческая душа была бы вот так же глубоко погружена в малодоступные дебри? Наверное, есть. Где-нибудь в лесных тропиках, где снега не знают. А тут недели три – и зима.
– Медведи скоро лягут в берлоги…
– Не все. Бывает, шатуны остаются. Этих особо надо бояться…
Прислушиваясь к голосам у реки, я подумал: Агафья ждет не дождется, когда кто-нибудь здесь объявится. Но наверное, с облегчением остается она в компании кур, коз, собаки, «филинья», норок, портящих рыбу в ловушке, кедровок. Замечаю, в последние годы она не так часто, как прежде, молится – беседу молитвой, как это бывало прежде, не прерывает. Наблюдая за листопадом, сейчас она с грустной улыбкой молчит.
За тринадцать лет нашего с ней знакомства из чумазой дикарки превратилась Агафья в человека, сознающего свое особое место в жизни. Неколебимо уверена, что где-то существующий рай будет лучше, чем эта вот чистая речка, чем эти кедры с литыми фиолетовыми шишками, чем синяя глыба горы, по которой неслышно ходят маралы, чем трепетанье листвы на деревьях…
Надо прощаться. Снизу уже зовут, уже призывно завертелись лопасти вертолета. Сбегаем с Агафьей вниз по тропинке, прыгаем по валунам у воды. И вот уже бешеный ветер винта крутит листья, гнет рыжие травы и, кажется, вот-вот сдует фигурку, припавшую к кладке дров… Улетаем. Делая круг над «усадьбой», видим на веревке козла-новосела, белеет горка нарытой картошки и тоненькой струйкой тянется кверху дымок из трубы…
На нашем маршруте из зеленых кедровников осень кажет лисьи хвосты, желтым ивовым мехом оторочены ручьи и речушки, бегущие в Абакан. Переговариваясь с Николаем Николаевичем, отмечаем: первый раз не было с нами Ерофея. Давний друг по житейским обстоятельствам из Абазы перебрался в поселок под Таштаголом. Сообщить ему о полете не было времени.
Вернувшись в Москву, я узнал из письма: не мог бы Ерофей Сазонтьевич Седов полететь. Сообщает: «Была операция. Отняли ногу». Как? почему? – не пишет. Но скорее всего, это последствие двух охотничьих зим «в местах лыковских». Ногу тогда Ерофей обморозил и, как видно, хорошо не лечил. Агафья эту грустную новость о главном и бескорыстном ее помощнике еще не знает.
Сентябрь 1995 г.
Год не видались
Да, без малого год… Прошлую осень прилетели как раз к уборке картошки. В этот раз ботва у картошки еще зеленеет. Зеленеют под пленкой перезревшие огурцы и недозревшие помидоры. Как на Кубани летом, цветут в огороде Агафьи подсолнухи. Они тут не вызреют.
«Зато радость от них…» – улыбается огородница и спешит показать нам что-то укрытое одеялом. В теплом шалашике – чуть побуревшие тыквы.
– Да ты, Агафья, мичуринец.
– Это цё такое – мичуринец? – поднимает огородница брови, чутьем понимая: какая-то похвала…
Рожь в огороде сжата, но зеленеет еще овес, посеянный тут для кур, синеют бобы и капуста, бушует зелень морковки, редьки.
Но осень уже подкралась к таежному огороду. Уже пятнами по зеленому лес расцвечен желтым и красным, уже по-осеннему от дождей набухла, шумит река, а вершины гор побелели.
Днем тепло. Вертолет, высадив нас, немедленно улетел по таежным делам. Счастливый случай: он может сюда вернуться через два дня. Это значит, можно как следует оглядеться, спокойно поговорить, походить, заночевать у Агафьи под крышей.
Синий дым от костра отчетливо выделяет самую первую тут избушку – крошечную избушку (не хватает лишь курьих ножек). Очень маленькая – два метра на два. С огорода, идущего в гору, кажется: можно избушку поднять, как коробочку. Это жилье-зимовье сладил из остатков лыковской довоенной избы охотник. Агафья, рожденная пятьдесят один год назад, пальчиками, возможно, касалась прокопченных бревен. Николай Николаевич Савушкин, сам полжизни проведший в лесах, увидев Агафью с отцом возле этой избушки и узнав, что в ней они намерены зимовать, написал мне в Москву: «Они там замерзнут. Попытаемся до морозов построить что-нибудь потеплее и попрочнее». Успели построить. Но в спешке не все получилось как надо. Пришлось вскоре срубить еще одну хижину…
Сегодня «жилая точка» в горах напоминает усадьбу: три хижины, козлятник, курятник, изгороди, склад муки и крупы на столбах, оборудованная тропка к реке, огород…
Главная резиденция Агафьи совсем не похожа на прокопченную, вросшую в землю избушку, где прошли три четверти ее жизни. Нынешняя изба просторна и чиста настолько, что можно постлать половики, повесить занавески на окна. На постели – не куча тряпок, а одеяло, подушка. Пахнет печеным хлебом, рыбной похлебкой. Рядком стоит на полке вымытая посуда, висит на стенке барометр. И тикают сразу несколько часов – настенные, карманные и два будильника. Время на всех разное. В соседней избушке живет сейчас пришлый бородатый художник. У него есть приемник – время можно «править» по радио. Но такому способу Агафья не вполне доверяет. Считает, надежней, богоугодней спрашивать время у летчиков. И в этот раз она перво-наперво подкрутила будильник, а потом уж предстала пред нами с обычной, равной для всех улыбкой гостеприимства.
Одета, как всегда, в самодельный «кафтан», на голове – привычные два платка, повязка, как у моджахедов, – знак: находилась в замужестве. Обувка в этот раз необычная. Резиновые сапоги Агафья модернизировала – обрезала голенища и вместо холодной жесткой резины пришила к головкам мягкую, удобную для ходьбы сыромятную кожу от прежней обувки. Мы обращаем на это внимание, как обычно, хвалим находчивость, и это (слаб человек!)
