Герман Раушнинг - Говорит Гитлер. Зверь из бездны

Но были и другие люди, хитрые и весьма реалистически мыслящие, которые во время тотальной перестройки создали аппарат, обеспечивавший им значительное влияние на экономику. Они превратили "сословную структуру" в орудие для овладения хозяйством страны. Эти люди говорили: не годится, чтобы экономика и впредь могла самостоятельно удовлетворять свои потребности и саморегулироваться. Такая экономика будет все больше и больше подменять собой государственный аппарат, пока наконец сама не займет его место. Если в этом и заключается смысл корпоративного государства — то национал-социализм не имеете ним ничего общего. Нет, не восстановление хозяйства, а овладение хозяйством, порабощение экономики национал-социалистической партией — вот в чем заключалась цель этих людей, не признававших никаких экономических законов и наивно полагавших, будто экономику удастся без потерь подчинить выдуманным правилам, противоречащим реальному положению вещей. Эти люди видели в "сословной структуре" всего лишь орудие собственной власти. И то, что они создавали, было аппаратом насилия над экономикой.

Никто не сомневался, что массовая безработица непременно требовала государственного вмешательства в экономику. Но повышало ли это вмешательство производительность труда или оно просто было временной мерой? И если в планы организаций, государственных учреждений и самой партии не входило ни достижение внутреннего экономического равновесия между отраслями, ни даже обычное повышение эффективности хозяйства — то что же тогда ожидало саму экономику?

Таковы были вопросы, не дававшие нам покоя. Наш Данциг представлял из себя небольшую и вполне обозримую территорию; здесь тоже следовало смело взяться за организацию нового порядка. Мне казалось возможным применить здесь определенную современную форму протекционизма, чтобы облегчить затруднительную ситуацию, возникшую в наших экономических отношениях с Польшей. Впрочем, я вполне допускал мысли и о корпоративном государстве, и об определенной разновидности неомеркантилизма. Форстер, гауляйтер Данцига, напротив, имел лишь честолюбивое стремление первым завершить "сословную структуру", чтобы затем "блеснуть" перед Гитлером. Он пригласил к нам молодого человека, который занимался этим вопросом в партийных органах — именно этот человек сочинил пресловутую пропагандистскую брошюру о "сословной структуре". Молодой человек и еще шестеро его соратников прибыли в Данциг, дабы заложить краеугольный камень в основание того дела, которому они намеревались посвятить всю свою жизнь.

Однако очень скоро выяснилось, что Данциг — место, наименее пригодное для экономических экспериментов.

Что в портовом городе с международным грузооборотом, где к тому же нет собственной таможни, можно предпринимать любые экономические вольности — но ни в косм случае нельзя усложнять хозяйственную жизнь разными произвольными предписаниями. Они приводят лишь к тому, что грузооборот перемещается в более удобные порты. Исходя из этого, я понял, что самое лучшее в данной ситуации — отложить всю "сословную структуру" куда-нибудь в сторонку.

Это стало поводом для моего первого конфликта с партией, тем более, что во всех ее планах да и в самом общем проекте новых экономических отношений говорилось только об одном: экономика должна подчиниться распоряжениям партии. Я едва ли мог принять этот лозунг как руководство к действию. В рейхсканцелярию стали поступать жалобы. Меня вызвал Гесс, заместитель Гитлера. Немногословно (хотя в этом немногословии не таилось никакого глубокомыслия — лишь беспомощность и нерешительность весьма недалекого субъекта) побеседовав со мной, он не нашел ничего лучшего, как слегка пожурить меня. Вскоре мне пришлось беседовать и с самим Гитлером.

"Ну что у вас там?", — спросил он. Когда я изложил ему свои мысли о пресловутом способе ведения хозяйства, он был поражен. Он сказал, что и в мыслях не имел благословлять все это безобразие. Неужели Форстер не знает, что Гитлер уже давно отменил "сословное строительство"? Я ответил, что, если бы нам это было известно, мы избежали бы многих лишних трудов и ненужных конфликтов. Гитлер тут же принялся, по своему обыкновению, оправдывать вынесенное решение, а затем "в общих чертах" приплел сюда свои социалистические идеи, которые тогда все время вертелись у него на языке.

"Вы считаете, следует вообще прекратить заниматься корпоративным устройством?" — спросил я.

"Я пока еще не могу себе представить, что обозначает это слово, — ответил Гитлер. — И я уверен, что вы тоже это вряд ли себе представляете. Муссолини уже много лет трудится над воплощением в жизнь своего так называемого нового экономического порядка. Но он не продвинулся ни на шаг. То есть: самого существенного, самого основного, того, что увенчает его творение, замкового кирпича, который закрепит свод, он так и не нашел. И вот что я вам скажу. В таких делах нельзя насиловать природу. Нельзя ничего конструировать. Вы меня понимаете? Все эти вещи должны расти сами по себе, снизу вверх. Если вы будете собирать их по схеме, сверху вниз, то у вас выйдет лишь бумажная модель, и никто никогда не вдохнет в нее жизнь. Вы можете представить себе, как творит художник? И государственный деятель должен позволить созреть даже своему замыслу, не говоря уже о движущих силах нации. Он может будоражить всех, он может вести эти силы за собой и управлять ими, он даже может остановить всех, если увидит, что настоящих сил еще нет. Но он не может вызвать эти силы искусственно. Нет ничего ошибочнее, чем навязывать незрелым нациям что- либо сверху — даже если наверху все очень хорошо обдумали. Искусственно можно вызвать лишь творческое беспокойство, которое вечно держит художника в напряжении, которое следует всячески возбуждать и поддерживать. Нельзя позволить ему угаснуть".

"Значит, "сословная структура" или корпоративное государство, или что-то в этом роде еще не созрело для того, чтобы воплотиться в жизнь? — спросил я. — Но что же делать? Ведь нынешний хаос не может продолжаться бесконечно!"

"Размышления здесь не помогут, — заявил Гитлер. — Вы можете из кожи вон вылезать, но если дело не созрело, у вас ничего не выйдет. Я знаю это как художник. И я знаю это как государственный деятель. Поэтому единственно верный путь — иметь терпение, откладывать, вновь вытаскивать на свет — и снова откладывать. Эта работа идет в подсознании. Что-то созревает, что-то вянет. Когда у меня нет непоколебимой внутренней уверенности в том, что решение истинно — многим может показаться, что я вовсе ничего не делаю. Даже если вся партия стоит у меня над душой и кричит: "Действуй!" Я ничего не делаю, я выжидаю. Должно случиться еще кое-что. И вот, наконец, я слышу Голос и понимаю: все в порядке, настало время действовать. Так же ведут себя мои лучшие соратники по партии, да и весь народ. Если они чего-нибудь не понимают, они откладывают это в сторону. Потом они пытаются еще раз, снова и снова. И, наконец, момент настал. Они берутся за дело и выполняют его так уверенно, как будто никогда и не помышляли ни о чем ином. Конечно, мне приходится заставлять партию все время помнить о задуманном. Мне приходится экспериментальным путем выяснять, насколько созрел мой замысел и тот ли это замысел, который продвинет нас вперед. Я никогда не действую по рецептам. Конечно, прежде чем что-нибудь предпринять, я стараюсь убедиться насколько это выполнимо. Я подбираю партийные кадры для выполнения данной задачи. Хорошо, если они справляются с ней, если они на своем месте — иначе приходится искать новых людей. Но если я не нахожу никого, то это знак, что время для выполнения задачи еще не созрело. Существует абсолютная закономерная связь между задачами и людьми, которые их выполняют. Если людей нет, то проблема не созрела, время еще не пришло. И эти "сильные люди" не явятся, сколько их не зови. Но если время пришло, то приходят и люди. Я не могу воплощать мои идеи в жизнь, если нет подходящих людей. Но за последние месяцы я еще не убедился, что есть люди, способные придать нужную форму идеям "сословной структуры". Хорошо, отложим эту задачу и вытащим ее на свет в другой раз".