Фернан Мейссонье - Речи палача

Я смотрю на отца, который стоит в двух метрах. Кажется, я спросил у него: «Порядок?»

И я продолжал думать о том акте, который я только что совершил. Я сейчас выйду из тюрьмы, свободный, пользующийся уважением практически всех алжирских французов. Думаю, что такая должность в жизни человека уникальна. Иметь власть убить человека и не быть взволнованным этим действием. Это невероятная власть: вы убиваете человеческое существо, и выходите не только свободным, но и пользуясь уважением людей. Что меня успокаивало, несмотря на ужас этого акта, так это лишь то, что я казнил лишь преступников. Было бы невыносимым кошмаром положить конец жизни невиновного. Во время казни я чувствовал, что мне дана роль доброго судьи, который защищает жертв. Думая о жертвах, я обретал глубокое чувство справедливости. Я родился под знаком Близнецов: двойственная личность. После казней я вновь становился человеком, любящим природу и жизнь, который считает, что имел счастье родиться от одного из миллионов сперматозоидов, и не думает о другой жизни, потому что верить в нее было бы эгоистично. Мы — звенья долгой цепи.

Мир смелых[48]

А потом был Мир смелых. Де Голль одним махом помиловал всех приговоренных к смерти. Сразу девять сотен. Мир смелых — это был конец 1958—начало 1959.[49] Я уже сказал, что перед помилованием в Алжире было триста приговоренных к смерти, триста в Оране, триста в Константине. Да, и значит, одним махом было помиловано больше девятисот приговоренных. Если бы не было всех этих помилований, я бы точно превзошел Сансона. Думаю, в 1959 французские власти уже хотели сделать Алжир независимым. Франция думала в первую очередь о своей экономике, о своей торговле. В то время сотни преступников, в той или иной степени имевших отношение к ФНАО, были задержаны, но их не судили. Правосудие опустило руки. В конце концов они были освобождены. На самом деле не могла же Франция выносить приговор новым героям, которые вскоре станут правителями нового алжирского государства. Да, после возвращения — мы, алжирские французы, тут вполне можем говорить о предательстве — де Голля, в дело вступили французские «барбузы» — секретные агентишки. Террористами теперь были не члены ФНАО, а члены ОАС, это были французы, цеплявшиеся за свою страну. Так вы подумайте только, ФНАО от всего сердца обрадовалось, до такой степени, что они устраивали манифестации на улицах. Именно в то время были тысячи пропавших без вести, как французов, так и профранцузских мусульман. Была куча безнаказанных преступлений. В этом отношении Франция не может давать уроков так называемого гуманизма африканским странам.

Да, после Мира смелых были совершены десятки преступлений, в том числе похищений людей. Но государство больше не выполняло своей роли. Де Голль до этого говорил о «Франции от Дюнкерка до Таманрассета»: просто приманка! Просто для того, чтобы его выбрали президентом. Как дураки, все алжирские французы — и я первым — проголосовали за него, привели его к власти, поверив его слову. В реальности в начале 1960-х годов французская армия практически истребила ФНАО. Да, с военной точки зрения алжирскую войну ФНАО проиграло. Остались только мальчишки, которые бросали гранаты, не выдернув чеку. Думаю, что большинство арабов желали иметь французский статус, но с политической точки зрения Франция де Голля не хотела сохранить Алжир.

В этот момент и начался разлад и смута во французской армии. Покушения ОАС, затем «харки» (военнослужашие вспомогательных войск), которых резали, а Франция позволяла этому продолжаться. Это была тотальная смута. Французские коммунисты были за независимость, агентишки де Голля задерживали французов, которые были за французский Алжир, и замучивали их до смерти. Помню одного мясника из квартала Лаперлье. У него была лаборатория на улице Амандье. Он был французом испанского происхождения — его звали Маскаро, — любившим Францию и обладавшим гражданским сознанием, которого нет у многих Дюранов Дюпонов.[50] Этот бедолага был схвачен французскими барбузами, которые его пытали, чтобы узнать, где он прятал оружие. Они его отпустили через много дней, но в каком состоянии! Он был неузнаваем! Доносчицей была наверняка одна женщина из Компании республиканской безопасности, которая была покупательницей в мясной лавке. Должно быть, она вела двойную игру. Через несколько дней она была убита ОАС двумя пулями в голову. И за это время ФНАО, ободренное словами де Голля, нанесло четыреста ударов и оставалось безнаказанным. В Алжире французы ставили пластинки, подключали громкоговорители: «Мы, африканцы…»[51] и так далее. Громкоговорители приказывали разрушать сотрудникам национальной безопасности. Также и с теми, кто на своем доме водружал французский триколор: сотрудникам национальной безопасности приказывали его снять. И ФНАО прямо днем маршировало по улицам Алжира, французские коммунисты подталкивали арабов к борьбе за независимость. Ничего удивительного в том, что арабы почувствовали себя покинутыми и отдали девяносто девять процентов голосов за независимость!

«Харки», мои алжирские братья

Самым страшным было то, что Франция оставила на растерзание тысячи «харки» и их семьи, тех «харки», которые верно служили ей. Они были покинуты. Больше ста пятидесяти тысяч «харки» были ликвидированы при ужасающих обстоятельствах. Какие страдания! И из-за этого болезненного факта мне стыдно за то, что я француз. «Харки», мои алжирские братья, ваши деды умерли за Францию в 1914–1918. Ваши родители умерли за Францию в 1939–1945. А вы, верившие во Францию, были трусливо покинуты. Ваши семьи были истреблены. Обезоруженные, до смерти замученные ФНАО, вы гибли десятками тысяч. Какую горечь испытываю я, думая о вас…

Один из друзей моего отца написал поэму памяти принесенных в жертву «харки». Я помню ее конец. Она оканчивалась такими словами:

О мертвые, если бы вы потребовали смены, вы бы увидели, как дрожат поднимающиеся руки, и вы бы прочли на бледнеющих лбах страх, ужасный страх заменить вас.

Видя такой поворот событий, в начале шестидесятых годов помощники Баро и Сельс испугались и уехали во Францию. Что же касается моего отца, то он вместе с Воссена захотел остаться.

Арест и бегство моего отца

Алжир, 27 ноября 1962

В нижнем конце улицы фургон. И полицейский с пулеметом перед ним. Это было здание между двух улиц. В верхнем конце улицы стоял грузовик, загораживающий проход; и потом другой полицейский внизу, и еще два перед дверью, так рассказала мне мать. Они вошли, они рылись, обыскивали… пам, пам, пам… даже в погребе, в стене. В стене у нас было что-то вроде погреба. Так вот, они пришли даже в погреб посмотреть, не было ли там чего кроме бутылок!.. Все вещи, которые мне остались от моего отца, документы, архивы Берже, Роша, все это было там, в плетеном кресле, с накинутым сверху габардином. Так вот, они их не заметили. Не нашли. Да, парни из ФНАО двадцать пять раз прошли мимо, не прикоснувшись. Они рылись везде, но им не пришло в голову поднять габардин!