Фернан Мейссонье - Речи палача

Охранники-садисты

После суда приговоренные к смерти ждали от трех до шести месяцев и больше. А потом было помилование или казнь. Поскольку они знали, что это происходит всегда в три-четыре часа ночи, они практически больше не спали. Они были подавлены и по-настоящему засыпали только с рассветом. Во время «событий» в тюрьмах сидели многие сотни приговоренных к смерти. Как я уже говорил, около тысячи: примерно триста в Алжире, и столько же в Оране и Константине. Некоторые приговоренные к смерти, которые были буйными, были связаны. У них на ногах было железо… Они были прикованы. Чем они рисковали, приговоренные к смерти? Ничем. Поэтому некоторые превращали охранников в рабочую скотину. Они просили сходить к врачу, того, сего. И каждый раз надо было с них снимать кандалы, надевать наручники, снимать их, надевать снова, руки, ноги, и так далее… вся эта ерунда. Они делали это специально. Так вот, чтобы докучать охранникам, некоторые постоянно говорили, что они больны. Это создавало невероятное количество работы для охраны. Вся эта канитель продолжалась и повторялась без конца, пока охранники не посходили с ума от этого. Они впадали в бешенство. В конце концов охранникам это надоело. Выше крыши.

Поэтому потом некоторые охранники мстили за себя, напуская на них страху. Да, чтобы отомстить заключенным, которые их без конца доставали, иногда в ночь казни некоторые охранники будили их, как будто на казнь. Они входили в камеру, а потом в последний момент, когда человек пробуждался, когда он думал, что пришел его черед, они говорили ему: «Нет, тебя не сегодня, а может, завтра!» Мне это рассказал один охранник. Так вот! Но это было зло. Это была глупость! Отцу не понравилось. Он сказал об этом директору тюрьмы, потому что это было бесполезно и жестоко. Он сказал, что не стоит играть или издеваться в таких ситуациях. Даже мой отец пытался смягчить его муки, говоря осужденному: «Осторожно, ступенька!», чтобы он смотрел на землю и не видел гильотины, а тут другие идут будить заключенного, чтобы сказать ему, нет, тебя завтра! Это уже варварство. В Алжире я сам сказал это тому парню, охраннику. Бросайте глупости. Это перебор. Потому что… эх!.. Они уже приговорены к смерти, а! Это жестоко.

Фернан Мейссонье, главный экзекутор

Я описал выше, как я присутствовал на казни в первый раз, в 1947 году в Батне. Так вот, начиная с того времени я участвовал в казнях как добровольный помощник, не являясь официальным членом бригады. В 1957, после моего назначения помощником, я стал более активен в работе. На этом посту я всегда находился слева от осужденного, со стороны моего отца. На протяжении пяти месяцев я, таким образом, принял участие в тридцати шести казнях. Эти обязанности возлагались на трех помощников. Первого января 1958 года я был официально назначен первым помощником. В этом деле, как первый помощник, я один нес ответственность. Это не то же самое, что и положение трех других помощников. Тут я был один, и у меня были сложные и опасные обязанности. Я хотел доказать отцу, что достоин его доверия. Дальнейшие события показали, что я его заслуживал, и он гордился тем, что я являюсь первым помощником. На этом посту я, возможно, рисковал тем, что мне раздавит или отрежет пальцы, но я не хотел, чтобы возникали неполадки. Наконец, после того как был уменьшен диаметр ошейника, на этом посту все шло хорошо.

Я «командовал» двумя казнями — вместе с отцом — потому что отец был уставшим. По отношению к тюрьме экзекутором был отец; но механизм запускал я. Левой рукой я нажимаю на спусковой механизм, удерживающий верхнюю половину ошейника, и вслед за этим правой рукой опускаю рычаг, управляющий падением лезвия. Да, я выполнял функции главного экзекутора 25 августа 1958 года, в ходе последней казни «террористов», двойной казни в Алжире.[47] Отец чувствовал себя усталым после операции на горле. Поэтому я казнил на его месте. Тут речь идет только о запуске механизма, и все. Запустить механизм. Ошейник, нож. Щелк, щелк… Это легче и не так рискованно, как «фотограф». Но это совершенно другое положение. Отец до этого говорил прокурору, господину Мушану, о своем желании, чтобы я встал на его место после его операции по поводу рака горла. Он перенес трахеотомию, и ему было трудно говорить. Господин Мушан сказал ему: «Нет, господин Мейссонье, оставайтесь еще на вашей должности, несмотря на инвалидность. Я доволен вами, все идет хорошо. И потом это все-таки дает вам доход, пенсию. Оставайтесь, меня это не беспокоит». Так вот, в тот день, 25 августа 1958 года, я попросил отца, который был немного усталым, чтобы он подписал бумаги в канцелярии, а мне дал выполнить его работу главного экзекутора. Немного поколебавшись, он согласился и спросил у меня: «Но кто будет тебя заменять?» Я ему предложил Воссена, который согласился. Я рассказал Воссена, что нужно и чего не нужно делать, и все прошло хорошо, несмотря на некоторое беспокойство моего отца. После казни я сказал отцу: «Ты видишь, я без проблем могу тебя заменить…» И он слабо улыбнулся.

Но возвращаюсь к той казни 25 августа 1958 года, когда я выполнял обязанности главного экзекутора. Для меня тот день был непохожим на другие. В канцелярии, занимаясь туалетом осужденного, я думал о той роли, которую я приму на себя: карающая рука властей.

Я занимаю свое место у гильотины, у механизма. Я был центром для всех присутствующих, примерно тридцати человек, плюс еще пятнадцать человек мобильной охраны или сотрудников республиканской безопасности. И тут я быстро прокручиваю в голове невероятную мысль: сейчас я причиню смерть себе подобному. Я совершу акт невероятной жестокости, я, в обычной жизни, как большинство французов, бывший любителем хорошо пожить.

Любил компанию девушек, любил устраивать розыгрыши. Так вот. Приходит первый осужденный, поддерживаемый двумя помощниками. Он опрокидывается, крича: Allah Akbar, «Господь велик» по-арабски. Я опускаю верхнюю половину ошейника и отпускаю лезвие. Толкаю тело в плечи, и оно падает в гроб. Пока помощники идут за следующим, я помогаю Воссену поднять лезвие, поставить второй гроб и поставить скамью на место, подняв доску. Подходит второй, нечленораздельно вопя. Он опрокидывается и справа видит своего обезглавленного брата. Он вопит как только может. Ошейник падает, и лезвие, падая, обрывает его крик. Эта двойная казнь показалась мне долгой, в то время как на самом деле она была из самых коротких: меньше минуты на обоих осужденных.

Я смотрю на отца, который стоит в двух метрах. Кажется, я спросил у него: «Порядок?»