90 лет своим путём. Воспоминания и размышления о прошлом, настоящем и будущем - Михаил Иванович Сетров

него, то, что я был уволен по «сокращению штатов». Он: «Ничего, того начальства уже нет». А на мой рассказ о работе по моделированию воскликнул, обращаясь к Светлане Ивановне: «Но это же то, что нам надо!» И я стал по должности главным научным сотрудником Центра. Не только кабинета с телефоном и компьютером, положенного главному научному сотруднику, но даже своего стола и стула у меня в помещении СНИЦ РАН не было – я работал дома на приобретённом за свой счёт ноутбуке, был, так сказать, надомником или, как теперь говорят, на удалёнке. Меня это устраивало. Но когда приехала очередная комиссия, начальство засуетилось, показало мне стол с компьютером и стул – дескать, если спросят, на время комиссии это ваше место. Их спросили, где кабинет главного научного сотрудника Сетрова, и те показали якобы мой стол. Но я врать не стал и сказал, что работаю дома в своём кабинете. Те, было, сперва озаботились этим фактом, но я им объяснил, что по характеру своей работы (философия!) мне для размышления нужна тишина и чтоб постоянно не отвлекали от сложных мыслей. «Комиссионеры» со мной согласились, и моя работа надомника была узаконена, чем было удовлетворено и моё начальство.

Небольшой старинный двухэтажный особняк на Театральной улице, где располагался наш Центр, обнесён железной оградой, имеет свой двор и небольшой сквер. За оградой слева находится такой же особнячок городской прокуратуры, справа через полквартала высится сочинский Зимний театр, а сразу за Курортным проспектом – очень основательное здание местного отделения ФСБ. В общем, место уютное, но наш особнячок был маловат для разросшегося Центра. Спасало только то, что наиболее представительные сотрудники Центра были полставочниками и у нас в помещении не нуждались. Работая дома, я с сотрудниками общался только на заседаниях Учёного совета, проходивших раз в месяц, а то и реже. Более часто мне пришлось бывать в Центре только после того, как Амирханов у нас организовал учебное заведение – платный «Эколого-экономический университет». Тогда каждая учебная забегаловка становилась университетом или даже «академией». Я, став заведующим кафедрой гуманитарных дисциплин (третья кафедра, которую я создавал), оставался и главным научным сотрудником, но уже на полставки, поскольку завкафедрой мог работать только на полной ставке. Зарплата моя увеличилась, но и забот стал «полон рот».

С Амирхановым я встречался редко и только «по делу» (он фактически жил в Москве и в Центре бывал нечасто). А вот с новым его заместителем по науке Гарником Айкарамычем Симоняном мы просто сдружились и встречались часто, в основном обсуждая политические события в стране и в мире. А о нашей работе этот зам по науке прямо говорил, что мы не делом занимаемся. В этом, да и в оценке политических событий, мы были солидарны. Он был доктор экономических наук и… подполковником ФСБ; рассказывал, что ещё лейтенантом выполнял поручения Горбачёва. В частности, об одном довольно неприятном поручении генсека, которое он не выполнил. Нужно было дискредитировать и убрать какое-то лицо. Но его непосредственный начальник приказал поручение не выполнять, а только сделать вид, что оно выполнено. Так и было сделано.

Ещё в филиале РГПУ я познакомился и даже подружился с доцентом Юрием Николаевичем Саловым. Он с семьёй приехал из Сибири, знакомого мне Бийска, заштатного городка, где, оказывается, теперь мощный химкомбинат, а при нём даже институт. Уехали они, спасаясь от химизированной экологии. До приезда семьи он жил у меня. Как говорила его жена – Салова в Бийском институте студенты «на руках носили». Я, правда, позже в этом усомнился. Он обо мне, как учёном, был высокого мнения, но не на основании моих работ – он их не знал, а после встречи в Москве в Публичной библиотеке («Ленинке») старого знакомого. Когда он сказал встреченному приятелю, что сейчас он пока живёт у профессора Сетрова, тот удивился: «А что, он разве ещё жив? Я же по его работам диссертацию написал». Тогда Юрий Николаевич был в Ленинке, готовя докторскую диссертацию, которую он вскоре защитил, а потом и профессором стал. Но ещё до этого он читал у нас курс культурологии, а также был членом комиссии по приёму кандидатского экзамена по истории и философии науки, что я читал нашим аспирантам.

Но тут однажды в нашем святом семействе произошёл скандал. Один из моих студентов по фамилии Потёмкин был парнем неуживчивым и мешал преподавателям, вставляя в их лекции свои «пять копеек» и некстати задавая «вопросики». Так он вёл себя и у меня на лекции. Однажды он разозлил меня, и я ему крикнул: «Потёмкин, заткнись!» Он тут же заткнул уши и стал слушать музыку. Ну, тут я взбеленился, подошёл к нему и, схватив его проигрыватель, выбросил его в открытое окно во двор. Тот завопил: «Вы разбили мой аппарат!» А я ему: «Я разобью тебе голову!» – «Но вы же сами велели заткнуться». – «Я велел тебе заткнуть рот, а не уши». – «Но, Михаил Иванович, я же кэвеэнщик». Вот такая произошла перепалка профессора со студентом. Ну, думаю, всё, теперь Потёмкин мой враг навеки. А тут я у начальства попросил две недели отгула, не помню уж зачем, а лекции попросил Салова почитать – вместо философии его культурологию. Через неделю пошел в Центр за получкой. Иду по Театральной к нашему особняку, смотрю: на улице у калитки толпятся студенты. От толпы отделяется один и, раскинув руки, бежит мне навстречу. Кричит: «Михаил Иванович!» Вижу – да это же Потёмкин! «Ты чего кричишь?» – «Михаил Иванович, мы вас потеряли». – «Чего терять, вам лекции читают». – «Да не хотим мы эту муть слушать. Там даже подумать не о чем». Я: «Потёмкин, ты ещё и думаешь?» Он: «А как же, конечно думаю!» Поднимаюсь по лестнице к канцелярии – навстречу Амирханов, говорит: «Бунтуют!» Я: «А чего бунтуют?» – «Вас требуют – куда, мол, дели Михаила Ивановича, верните его обратно!» Тогда я ему сказал, что на следующей неделе выхожу на работу. И понял, что зачинщиком бунта был Потёмкин. Он, говорят, позже стал одним из помощников главы сочинской администрации. А бедняга Салов несколько позже умер от диабета. Вероятно, его болезнь влияла и на качество лекций.

Между тем у моей молодой соседки на Ставрополье умерла бабушка, и она, продав квартиру на кордоне, уехала принимать наследство. Вместо неё у меня появились хотя и добрые, но шумные соседи. Стены были тонкие, и я был посвящён во все их ссоры с матами, шумные застолья, а иногда и драки. Работать стало сложно, тишина, к которой я стремился,