Елена Дулова - Бородин
Когда Александру пошел четырнадцатый год, он сочинил и записал свое первое большое произведение. Концерт для флейты с фортепьяно. Мы исполнили его в домашнем кругу и вызвали бурю восторгов.
Я уже учусь в гимназии, но все отпускные дни провожу у Авдотьи Константиновны. Мы с Сашей мечтаем об оркестре. Эту мечту трудно осуществить. Так ведь есть еще квартеты, квинтеты, трио! И мы храбро взялись осваивать новые инструменты. Я выбрал скрипку, мой друг — виолончель. Круг наших новых знакомых как-то сам собой составляется также из людей, приверженных музыке.
АВДОТЬЯ КОНСТАНТИНОВНАКак же нам дальше-то быть? До сих пор жили хорошо, спокойно, Сашура учился дома. А нынче уж о другом думать пора. В возраст вошел, шестнадцать полных лет. Университет? Ох, боязно. Тамошняя молодежь, говорят, склонна к нарушению порядков, отличается грубостью нравов. А где еще естественные науки изучать? Люди знающие советуют подумать об академии Медико-хирургической. К будущей осени-то Саше как раз семнадцать сравняется, тогда и к экзаменам допустят. Да… не в годах у нас препятствие. Сословие его для такого учения не годится. Не возьмут никуда «вольноотпущенного дворового человека». Ну да об чем горевать? Хлопоты надобно затевать, да поскорее. Хлопот много, а уж выход один — купеческое звание откупить.
Справка из Тверской Казенной Палаты.
«Отделением Тверской Казенной Палаты 3 ноября 1849 года записан в Новоторжское 3-й гильдии купечество вольноотпущенный поручика князя Луки Степановича Гедианова дворовый человек Александр Порфириев Бородин. Записка эта состоялась вследствие просьбы Бородина и представленных при оной отпускного акта и метрического свидетельства, по которым означенный Александр Порфириев Бородин значится родившимся 31 октября 1833 года от дворового человека князя Гедианова Порфирия Ионова Бородина и законной жены его Татьяны Григорьевой».
ОТ АВТОРАКак вы поняли, наш герой теперь числится купцом третьей гильдии и, принадлежа к купеческому сословию, имеет право на поступление в Императорскую Медико-хирургическую академию. (Экзамены на аттестат зрелости при Первой гимназии Бородин выдержал отлично весной 1850 года.) Из собственного дома на Глазовской улице Авдотья Константиновна со всеми чадами и домочадцами перебирается в наемную квартиру на Выборгской стороне. Столь решительные действия предприняты единственно для того, чтобы Александр не тратил даром время и силы на долгую дорогу, а жил бы в домашнем уюте поблизости от академии. Прежде чем посвятить несколько страниц «домашней хронике» ближайших лет, взглянем на общую картину жизни того же времени.
1848–1849 годы. Начавшись во Франции, революции гремят по всей Европе. Император Николай I готов забыть распри и разногласия, воссоединиться и с друзьями, и с недругами во имя сохранения порядка и самодержавия. Тем временем в Петербурге раскрыт «заговор идей». Казалось бы, весьма невинное занятие: молодежь собирается, чтобы спорить и пользоваться прекрасной библиотекой хозяина. Хозяин — недавний выпускник университета Михаил Васильевич Буташевич-Петрашевский, переводчик в министерстве иностранных дел. Однако «пятницы» Петрашевского — вовсе не такие невинные сборища. До чего договорились! «Император Николай — зверь, изверг, мерзкий человек. Самый воздух России отравлен рабством и деспотизмом. Но деспотизм пусть погибнет навек».
Призрак ненавистных царю декабристов чудится в новых вольнодумцах. Приговор им самый жестокий — смертная казнь. И на том самом Семеновском плацу, где по временам так прекрасно играет духовая музыка, должно совершиться ужасное.
В последнюю минуту объявлена «высочайшая милость». Всем — долгая каторга. Среди петрашевцев — каторжанин Федор Достоевский, молодой литератор, еще недавно блистательно дебютировавший повестью «Бедные люди».
Император Николай Павлович полагает свое государство «образцовым». Начертанная его рукой на карте красная линия, прямая как стрела, оборачивается столь же прямой линией железной дороги Петербург — Москва. Что надобно сокрушить для такого строительства, сколько жизней положить, о том государю знать не следует. Не следует также знать о взяточничестве, казнокрадстве и парадном пустозвонстве, которые царят повсюду. Как грозная военная империя вступает Россия в 1853 году в Крымскую кампанию. На деле все обстоит иначе. Началась цепь тяжелейших испытаний и поражений. Являть лучшие стороны натуры в самых тяжелых обстоятельствах — свойство удивительное и в высшей степени присущее народу российскому во все времена — сказалось и в годы Крымской войны. Тут были герои, прославившие свои имена на века, были и тысячи безвестных терпеливцев. На поле боя отправился не раздумывая большой ученый, человек, спасавший от гибели, от ран, от боли, тот, кого современники назовут «великим», — хирург Николай Иванович Пирогов. Он впервые прооперировал тяжелораненого под наркозом, прямо на месте сражения. Он обратился к молодым медикам, призывая облегчить страдания солдат. Среди отозвавшихся — выпускник Московского университета Иван Сеченов, в недалеком будущем гордость русской науки.
В Крыму, в действующей армии, двадцатишестилетний офицер Лев Толстой. Он — на четвертом бастионе, в самом пекле обороны. Между боями рождаются «Севастопольские рассказы». Читающая публика потрясена: с неведомой прежде глубиной и правдой открываются ей поведение, психология, быт человека на войне.
После многих потерь весной 1856 года Россия вернулась к мирной жизни. Государством правит новый император Александр II.
БОРОДИНОтдавать себя всего, без остатка, тому делу, которым ты занят сейчас, сию минуту. Оказывается, это счастливое свойство моей натуры. Прежде я и не замечал этого свойства, и не ценил вовсе. Впрочем, оценили и заметили профессора Академии, надобно их поблагодарить. Сам я, пожалуй, так бы и остался в неведении относительно таких удивительных и важных черт моей персоны. Нет, что ни говори, приятно все знать досконально. Вот, например, профессор анатомии уж так хвалит, так хвалит, ставит в пример другим, даже старшим. А велика ли тут моя заслуга? Просто мне интересно работать в препаровочной. Тоже и ботанизирование, и вообще все естественные науки — вещь чрезвычайно увлекательная.
Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что не врачебная деятельность мое призвание. Побеждает страсть к моей давней возлюбленной — химии. Никак не наберусь храбрости, чтобы напроситься в лабораторию. Студентов туда не очень-то допускают, да медикусы и сами не слишком рвутся. Очень уж серьезный профессор на химической кафедре. Николай Николаевич Зинин, право, ни на кого не похож! Строг безмерно и тут же весел, прощает все, кроме лености и отсутствия любознательности. Ну ведь не совсем же я Митрофанушка, чего боюсь? Пусть Николай Николаевич мои знания испытает. Решено!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});