Мне - 85 - Юрий Никитин
Я же, понимая, что умнее их на порядок, часто смотрелся дурачком, не зная каких-то обыденных правил общения, которые дети из «хороших семей» усваивают от «хороших родителей» с пеленок.
Не потому, что поняли, это обязательное условие для такого бунтаря, как я, а потому что так принято, так нужно, так прилично, так сказали старшие.
Я же, пропуская все через себя, развивался медленнее, но без остановок, в то время как эти мальчики и девочки из приличных семей, с которыми тогда общался, вскоре останавливались, и такими остановленными остались на всю оставленную им жизнь и с недоумением смотрели вслед: как этот слесарь пошел дальше нас?
Я же, вырвавшись далеко вперед, чувствовал шевеление какого-то червячка внутри. Хорошее воспитание – прекрасно, необходимо, невоспитанные люди – бич общества, позор, помеха, однако же… какое-то небольшое количество все же, видимо, необходимо.
Иначе общество этих карасей вообще заснет.
Всегда как-то, чуточку стыдясь своего эгоизма, недоумевал, с какой дури человек в старости пишет завещание и скрупулезно распределяет свое имущество, кому сколько и в каких долях. Понятно же, когда умрет – не все ли ему равно?
Со мной таким замечательным и единственным, вокруг которого вертится мир, рухнет и вся вселенная, все-все исчезнет! Так с какого перепуга мне заботиться, кому сколько после меня достанется?
И с этим юношеским убеждением прожил две трети жизни, и лишь когда перевалило за семьдесят, впервые задумался. Останутся же мои близкие, кого люблю и о ком забочусь: жена, друзья, просто хорошие люди, которым по возможности помогал и хорошо бы помочь снова, раз уж подворачивается возможность.
Даже удивился такой перемене, ведь ничего не изменилось, все равно умру, а со мной исчезнет и весь мир, не все ли мне равно, что будет после меня?
А вот, оказывается, не все равно.
За это время как-то незаметно проклюнулось и вскрепло осознание, что я та ветка на огромном дереве, что засыхая, должна перенаправить сок к тем веточкам, что проклюнулись после меня, пока еще слабенькие, помощь им не помешает.
Ведь мы одно Дерево или один Большой Адам, существующий с начала времен и до сего дня.
Люблю воспитанных людей, да и кто их не любит? Даже самые невоспитанные и хамливые предпочитают находиться в их обществе, а не среди себе подобных.
Я рос, как сорняк, детство пришлось на войну с Гитлером, а потом на восстановление разрушенного флигеля, в котором жили, бомбежки пережидали в погребе, потом оккупация немцами, а после их ухода лихорадочное восстановление всего разрушенного.
Наша жизнь тогда напоминала муравьев в разрушенном мурашнике, что без сна и отдыха поспешно собирают свой мирок заново. Какое воспитание, когда бабушка с утра до ночи с козами, курами, кроликами, а дед-столяр и сапожник тоже загружен работой так, что оставался спать у столярного станка?
Мама-швея работала по две смены без выходных, да и еще и на дом брала работу, тут уж не до благородного воспитания! Я с шестнадцати лет пошел на завод слесарем, нужно зарабатывать деньги, семья жила туго, а в бригаде слесарей кроме навыка чинить заводское оборудование можно было научиться только лихо пить водку, а курить я умел еще со школьной скамьи.
Потому так и не научился носить галстуки, а правила этикета учил по учебнику, отбрасывая «старорежимные» и слишком вычурные.
С детства обожал читать про великих аскетов. Книг про их жизнь тогда было до странности много. Их идеология, если можно так сказать, была родственна коммунистической морали, которую в России пытались воспитать у молодого поколения.
Было очень модно, поспрашивайте у самых древних стариков, «закалять волю», об этом было много книг, запомнилась одна о младшекласниках-суворовцах, как они смотрели на вазу с конфетами и удерживали себя от желания цапнуть и слопать, а после пятнадцати минут стоицизма решили, что уже закалились и можно полакомиться.
Больше всего восхищался крайней формой аскетизма – столпничеством. Восторгался Семионом-Столпником, в Википедии о нем сказано:
«Двенадцати лет, оставив отчий дом, он пришёл в монашескую обитель, где был принят послушником. Однажды игумен по делам отправился в Антиохию, взяв с собой и Даниила. По дороге они проходили мимо места, где на высоком столпе подвизался преподобный Симеон Столпник. Даниил, увидев столпника, в молитве претерпевавшего лишения и непогоду, возгорелся желанием подвизаться таким же образом. По благословению святого Симеона Даниил удалился в окрестности Константинополя, во Фракии, поселившись на месте заброшенного языческого капища, где ему пришлось претерпеть многие бесовские искушения.
Воздвигнув высокий столп, Даниил много лет провёл на нём в духовном подвиге. Житие сообщает, что Даниил был удостоен от Бога дара чудотворения и исцеления. Место его отшельничества стало притягивать паломников и страждущих, обращавшихся к нему за помощью. Ближе к концу своей жизни Даниил был рукоположён во пресвитеры (хиротонию совершил Константинопольский патриарх, а сам Даниил даже не сошёл со столба).
Скончался Даниил 11 декабря в 489 или 490 году, проведя на столбе более 30 лет»,
Еще восхищался Алипием Столпником, тот «… на месте языческого храма основал церковь, а рядом с ним под открытым небом соорудил из старинной колонны столп, на котором 53 года постоянно молился Богу, а также поучал и наставлял многих, приходящих к нему. Постепенно около столпа возникли два монастыря: мужской и женский, в которых он ввел строгие монашеские уставы и управлял ими до своей смерти. Скончался в возрасте более 100 лет».
Серафим Саровский. На протяжении ряда лет жил в лесу и питался только снытью, это такая трава, ею заменяют капусту в борщах, маринуют и все такое, а также лечат ею подагру, а еще он ровно тысячу суток пробыл в столпничестве на каменном валуне, общаясь с Богом.
В те ранние годы я захлеб читал и перечитывал «Искушения святого Антония», величайшая книга Флобера, которую он писал всю жизнь, рекомендую.
Столпников были сотни, если не тысячи, последним из великих был Никита Столпник Переяславский, хотя не на столбе стоял, а вырыл глубокий колодец и находился на дне, чтобы видеть только небо. А еще прорыл подземный ход в ближайший монастырь, куда ночью ходил тайком молиться.
Вообще аскетизм и подвижничество были популярны в мире и в России вплоть до революции, когда пришло новое понятие подвига, уже не духовного, а в чисто физическом плане, более понятного народу. Для простого и очень простого народа в «Двенадцати стульях» высмеивается аскет, что ушел от мирской
