Роман Трахтенберг - Лучшее (сборник)

…Мы обычно дружили с гидами, обменивались телефонами, приглашали в гости, но никто не предполагал всерьез, что какой-нибудь бедный араб приедет в Москву. И все же однажды Роме позвонил один гид-сириец, сказал, что год назад показывал нам достопримечательности и мы его приглашали к себе. Так вот он в Москве, у него день свободен, и он готов прийти в гости. Рома в изумлении позвонил мне: что делать? Мой муж сказал, что ни в коем случае нельзя пускать домой совершенно незнакомого человека. Однако Рома все же пригласил того гида, накормил его…

Еще из каждого путешествия Рома привозил уникальный сувенир. Он специально оставлял время, чтобы разыскать что-нибудь такое, что только в данной стране делают. И любил поесть местную еду в каждой стране. Как правило, в красивом респектабельном месте, но мог изменить себе. Однажды мы вдвоем ушли с официального приема и отправились гулять по ночному Берлину. Во втором часу ночи нам захотелось есть, мы нашли какую-то забегаловку, типа привокзальной столовой для бомжей. Нам дали одну салфетку на двоих, кетчуп вываливался из булочки, а окружающие глазели на нас, как на инопланетян. Он тогда был в строгом костюме, я в вечернем платье, бриллиантах… «Теперь осталось еще заночевать в трубе, — предложил Рома. — Я в юности так спал. Там тепло и сухо».

Тогда родилась идея вспомнить молодость и отправиться по Германии австостопом. Деньги с собой взять, но не тратить их. Решили попробовать снова стать студентами, есть в супермаркетах незаметно от охраны, ночевать под мостом. Супруг мой покатывался от смеха над нашими планами, но нам даже представлять, как сложится подобное путешествие, доставляло удовольствие. Жаль, что идея не осуществилась, как и идея съездить в Антарктиду…»

Театр

— Я хочу умереть на сцене! — твердил Роман во время своего последнего эфира на радио, еще не зная, что жить ему остается пару часов…

— Ну, хватит уже, что ты все о смерти заладил, — просила Лена Батинова, которая вела с ним передачу.

— У меня завтра спектакль! — повторял он. — Красиво было бы выйти на сцену и умереть…

В тот вечер он должен был ехать в Санкт-Петербург, где участвовал в спектакле «Уикенд по-французски». Ради театра Рома мотался между двумя городами. Возможно, именно ради театра он в тот вечер отказывался уезжать на «скорой». Его повезли в больницу, когда ему стало совсем плохо, на свой субботний спектакль Роман так и не попал… Тот был посвящен его памяти.

«Мне в пятницу позвонил продюсер, сообщил, что все билеты проданы, — вспоминает партнерша Романа по спектаклю народная артистка России Ирина Мазуркевич. — Сказал, что с Романом созвонился, тот приедет, хотя голос у Ромы какой-то печальный… Сейчас странным кажется, но вначале я была против того, чтобы Рома играл. Наш спектакль шел уже почти три года, и тут режиссер сказал, что решил ввести нового артиста и что это будет Трахтенберг. Но он ведь не драматический актер, он эстрадник, а они все самодостаточны — принимайте меня таким, какой я есть!..И вот он начал приезжать на репетиции, летал из Москвы, но всегда появлялся вовремя. Сначала репетировал с другими артистами, а я сидела в зале, смотрела на происходящее и думала, что ничем хорошим это не кончится. Он видел мое скорбное лицо, я видела, что партнеры ему помочь не могут и мои худшие подозрения оправдываются. Потом поняла: деваться некуда, и пошла знакомиться. „А давай на „ты“!“ — сразу предложил он. „Я не обещаю сразу. Не потому что меня нельзя на „ты“, я сама не могу сразу на „ты““….После репетиции Рома у девочек спросил, сколько мне лет, удивился и стал звать по имени-отчеству. А меня удивило, что он оказался очень умным человеком. Среди артистов такое встречается очень редко. Оказалось, что он много ходит по театрам, много видит, в Питере ходит даже по студенческим и молодежным театрам. Сказал, что видел одного коллегу в спектакле, в который тот ввелся. Все вокруг были нормальные, а тот совершенно беспомощный. Рома сказал: „Я не хочу позориться. Пока не будет все хорошо, не выйду на сцену!“ Поэтому он слушал советы, ему можно было делать замечания. Он говорил: „Так ты, барин, покажи, а мы переймем!“ И у него все начало получаться, и было видно, что работа доставляет ему удовольствие.

Если бы еще немножко, мы бы с ним подружились. С ним было очень легко, как обычно бывает при общении с умными интеллигентными людьми. Что его развязность — всего лишь маска, стало видно практически сразу.

…Однажды само его присутствие в моей жизни спасло меня от неприятностей. Я тогда ехала на дачу, впереди идущий грузовик долго пыхтел газами в мою сторону, и в итоге я решила обогнать его. Впереди никого не было, но, как бывает в таких случаях, откуда ни возьмись, нарисовались гаишники. Меня остановили. Я прошла в их машину, и они стали говорить, что ждет меня лишение прав. „Может быть, я штраф заплачу?“ — умоляла я. „Мы даже не знаем, какая сумма штрафа тут может быть“, — тянули они, вымогая деньги. „Может, я позвоню кому-нибудь и спрошу?“ — продолжала я, хотя знала, что стоит это тридцать тысяч рублей. „И кому мы позвоним? Роману Трахтенбергу, что ли?“ — спросил гаишник. Оказывается, в мои права как-то попала Ромина визитка. Я уже думала, что потеряла ее.

— Не стоит ему звонить, он за границей отдыхает.

— А откуда вы его знаете?

— Мы с ним в одном спектакле участвуем.

— Вы артистка, что ли? — тут он в первый раз посмотрел на меня. — А, это вы. Ну тогда… Тогда поезжайте, только осторожно.

Я так и не успела Роме рассказать эту историю».

Эпитафия

Этой осенью по тусовке ходила идея, что Бог, наверное, собрался снимать кино: он забирает для себя самых лучших, умирают артисты, писатели. «Давай напишем про это пьесу», — предложил он мне. И ушел участвовать.

Однажды спросила у Ромы, а какую бы он хотел эпитафию для себя? Многие ведь при жизни думают об этом. Так, писательница Тэффи просила, чтобы на ее могиле написали: «Здесь лежит Тэффи. ВПЕРВЫЕ ОДНА».

Рома ответил, что ему все равно, что напишут, лишь бы не как у Баркова: «„И жил грешно, и умер смешно“. По слухам, Барков по пьяни утонул в сортире. „Хотя лучше написать что-нибудь практичное, — продолжил он. — Как в анекдоте, надпись на надгробии: „Здесь лежит известный портной Зяма Гольдштейн“, — и внизу приписка: „А его жена до сих пор держит магазинчик готового платья по адресу…“»

Наверное, в этом обаяние еврейского народа: на любую беду можно придумать повод улыбнуться. Уныние — самый большой грех. После смерти Ромы о нем стали говорить много хорошего. А при жизни он сам любил рассказывать о себе небылицы. Когда его спрашивали, зачем портит себе имидж, отвечал: «Плохая реклама — только некролог».