У. Мор - «Летучий голландец» Третьего рейха. История рейдера «Атлантис». 1940-1941

Я почувствовал легкое дуновение ветра у своей щеки. Это было нечто новое, непохожее на уже ставшее привычным холодное оцепенение. Влажное касание, оно повторилось снова и сопровождалось далеким шепотом, отличным от монотонного ритмичного гула моря. Поднимался ветер, которому совсем скоро предстояло стать разрушительным ураганом. А между тем по неподвижно замершему кораблю прокатилась вибрация действия, дрожь движения прошла от обшивки палубы под моими ногами по телу вверх и передала мозгу сигнал тревоги, побуждающий к генерации новых идей. Скала скрипела и скрежетала, но звук был необычным, и вибрация, которую она передавала корпусу, тоже была необычной. Наконец я понял, что происходит. Ветер, быстро набиравший силу, толкал «Атлантис» вправо, и наш корабль раскачивался на скале, словно дверь на петлях.

С одной стороны, это не сулило ничего хорошего, потому что постоянное трение металла о гранит могло увеличить пробоину, но с другой стороны, здесь можно было усмотреть шанс на спасение. Я связался с Рогге, который незадолго до этого ушел в свою каюту немного отдохнуть после тягот дня, и объяснил, что происходит.

— Хорошо, — сказал он, — я сейчас буду.

Вскоре я почувствовал его присутствие, хотя и почти не видел в ночной темноте.

Под натиском ветра корабль повернулся почти на девяносто градусов. Теперь следовало попытаться обратить силу шторма себе на пользу, выбирая кормовую якорную цепь, чтобы помочь корме преодолеть ветер. Это у нас получилось, и теперь нас, как мы и хотели, подталкивало в противоположном направлении.

Носовая часть корабля задрожала от напряжения. Раздался звук рвущегося металла, корабль качнулся, потом еще раз, затем последовал еще один громкий звук, толчок, и «Атлантис» соскользнул со скалы.

Свободны! Но как долго продлится эта свобода? Мы находились на корабле с одним винтом, дрейфовавшем боком в узкости, лишь не намного шире длины корпуса. Корабль был поврежден, потрепан непогодой, а мы, судоводители, даже не видели берега — только некую бесформенную темную массу на фоне чуть более светлого неба. А слева по борту нас подстерегает все та же угрожающая, острая, словно бритва, гранитная игла, готовая снова вонзиться в корпус.

Несмотря на адский холод, я почувствовал, что сильно вспотел. Пот струился по моему телу с головы до самых пят. Рогге отдавал приказы. Нашими глазами, на которые можно было положиться, стали два человека с лотами, занявшие места в носовой и кормовой частях корабля. Им с немалым трудом удавалось перекричать завывания ветра. «Десять саженей! Восемь саженей! Шесть саженей! Полный вперед!» Лязганье машинного телеграфа слилось в один постоянный звук. Мы отчаянно пытались избежать нового столкновения, повернув против ветра. Менее чем за четыре часа я передал в машинное отделение более двух сотен приказов! И только тогда мы, наконец, вырвались из ловушки в открытый залив. Когда загремели цепи и якоря устремились вниз к морскому дну, я услышал громкий шепот и только через мгновение понял, что это я сам возношу Господу благодарственную молитву. В это время на мостик поднялась темная фигура и раздался холодный равнодушный голос:

— Все в порядке?

Это был офицер, пришедший сменить меня. Он, как и все остальные, был настолько измотан напряженным ритмом последних дней, что проспал финал.

За завтраком последовали умеренные выражения восторга, весьма сдержанные, потому что ни для кого не было секретом, сколько проблем еще предстоит решить. Прежде всего следовало придумать, каким образом, пребывая в столь пустынной местности, залатать пробоину в корпусе. Чувство подавленности и уныния, которое, казалось, окутывало эти острова, подействовало и на нас. Мы предчувствовали грядущую трагедию. И не ошиблись.

Глава 17

Могила на далеком юге

В обдуваемом ледяными ветрами пустынном уединении Кергелена находится самая южная могила немецкого солдата.

Зимой она сковывается сверкающим голубым льдом, летом — окутывается туманами и поливается дождями. Установленный на ней крест увековечивает память первого покинувшего нас члена команды — старшего матроса Германа. Этот человек оставил дома жену и детей, которых надо было кормить. За день до Рождества он «пал за фюрера».

Накануне рокового Рождества Герман занимался дымовой трубой. Он раскачивался у ее края в импровизированной канатной люльке, наверняка думая о предстоящих праздниках, вспоминая о доме. Он был очень молод, а жизнь так прекрасна… На его долю выпал один шанс из тысячи: канат, на котором он висел, попал в струю выхлопных газов дизеля, который как раз в эту минуту запустили для проверки. Потребовалась секунда, чтобы канат лопнул и юноша полетел вниз.

Трагедия произвела на всех нас удручающее впечатление. Друзья любили его, считали хорошим товарищем. Для остальных же он был одним из многих, одним из 347 членов команды, каждый из которых, конечно, обладает определенными достоинствами и недостатками, но в целом ничем не выделяется из общей массы. Только смерть сделала его из серой личности самой важной персоной на корабле, сполна наделила достоинством, величием, которого он был лишен при жизни. Он стал фигурой, прикоснувшейся к вечной тайне и достойной любых почестей.

Мы организовали из его ближайших товарищей похоронную команду. Соорудили массивный дубовый крест, с почетом проводили покойного на берег, где ему предстояло навеки остаться в печальном одиночестве. Теперь его друзьями стали мороз, туман и ледяной ветер. Командир, одетый в парадную форму и с непокрытой головой, произнес траурную речь. Прозвучал торжественный салют, эхом прокатившийся среди холмов, и неожиданный порыв ветра пошевелил флаг, прикрывавший гроб. И тут меня захлестнуло огромное, всепоглощающее чувство потери. Оно было таким сильным, что, учитывая мое шапочное знакомство с пареньком, показалось неразумным, а грянувшая вслед за салютом «Песня мертвых солдат» обрела особое, очень личное значение. «У меня был товарищ…»

Я стал сентиментальным? Позже я с облегчением узнал, что подобные чувства были свойственны не только мне одному. Мы уже были привычны к зрелищу смерти, но символизм этой одинокой могилы, которую вечно будут посещать только холодные ветра, тронул каждого.

«У меня был товарищ…» Прощальный салют, движения в рядах друзей покойного, укладывающих камни вокруг креста, громкий приказ, и мы снова направились на корабль к его проблемам, которые все еще не были решены и требовали всего нашего внимания.

В первую очередь было необходимо завести «Атлантис» во внутреннюю гавань, и мы почувствовали немалое облегчение, когда это наконец было сделано. В этот раз наш проход был лишен драматизма. Затем нам следовало обезопасить себя на период ремонта от незваных гостей, и в этом отношении Каш оказался воистину незаменимым. Он так точно и аккуратно выполнил свою работу, что мы даже понадеялись на появление британского крейсера. Знай наших!