Лучше, чем будущее - Майкл Джей Фокс

Вчерашний леопард меня не испугал. А вот леопард на дереве в сумерках — тот, которого я не видел и которого, может, вообще там не было — испугал, и по-настоящему.

После на удивление изысканного ужина мы наслаждаемся выступлением местных танцоров, которым дружно аплодируем и подтанцовываем. Я, конечно, остаюсь в стороне, но Джордж удивляет нас парочкой удачных па. Последним аккордом становится то, что хозяин лагеря Лазарус называет «Буш-ТВ»: посиделки у костра на круглой площадке, окруженной нашими палатками. После этого мы направляемся каждый в свое жилище. У нас отдельные палатки для взрослых и для детей.

Но то, что ждет меня там, куда хуже полной палатки леопардов. Здесь меня настигает настоящий ужас. И дело, конечно, не в помещении, которое залито светом и выглядит вполне гостеприимно: это просторная конструкция из парусины с двуспальной кроватью. Тем не менее, несмотря на размеры, она прямо-таки заставлена разношерстной колониальной мебелью и африканскими сувенирами. Сейчас по ней еще можно передвигаться, но как только погаснет свет, палатка превратится в минное поле.

С учетом возраста (ну да, опять) и, до некоторой степени, недавних травм и давней инвалидности, мне приходится посещать туалет один-два раза за ночь. Дома я, конечно же, во всех деталях знаю дорогу от кровати до ванной, и, пускай медленно и шатко, но преодолеваю этот путь. Я придерживаюсь за стены и использую прием, который мой физиотерапевт называет мебельный серфинг: то есть касаюсь мебели, проходя мимо нее, и не ради опоры, а чтобы ориентироваться в пространстве. Дома я оставляю в ванной приглушенный свет, чтобы видеть, куда я иду. Но здесь, в безлунную ночь, единственными источниками освещения являются крошечные ночники по обеим сторонам кровати. Налобная лампочка «чтобы-читать-со-свободными-руками» превращает меня в подобие рыбы, вытащенной из воды — доисторического удильщика из Марианской впадины, каким-то образом очутившегося на африканских равнинах.

Эти ночные путешествия — самые опасные и потенциально смертельные мои рейды в Танзании. Крадясь через палатку, я изо всех сил стараюсь не споткнуться о стул и не задеть шаткий кофейный столик. У меня есть все шансы разбить физиономию о подставку для шляп, изготовленную из рогов газели, или, забывшись, прислониться к «стене», на самом деле являющейся просто куском парусины. Я могу обрушить всю палатку на головы себе и своей спящей супруге. И если хоть что-то из этого произойдет — и я сломаю кость, расколю череп или, боже упаси, причиню травму Трейси, — мы окажемся в нескольких часах езды от любой больницы.

Эти три воспоминания о нашей поездке в Африку иллюстрируют три страха, связанных у меня с тремя этапами жизни. Леопард на дереве, окруженный джипами, — это реальная опасность, но она сдерживаемая. Если будешь осторожен, то сможешь выжить — а то и научишься чему-нибудь. Более опасен страх перед тем, чего не видишь, но чувствуешь — вот оно, близко, и готово напасть. То, чего ты не видишь, может, тем не менее причинить тебе вред или, по крайней мере, лишить уверенности. Третий страх — словно внутреннее минное поле, которое ты пересекаешь, узнавая, принимая и усваивая неизбежное — например, неуклонное приближение старости. Это осознание того, что все мы смертны, глубинное и неизбежное.

Такова жизнь: есть леопард, которого ты видишь, есть — которого не видишь, и есть нечто, подкарауливающее тебя в темных уголках. Первый леопард для меня — это болезнь Паркинсона. Я знаю ее повадки. Знаю ее территорию. Знаю ее жестокость. Я понимаю, когда можно безопасно вылезти из джипа, а когда нет.

Второй леопард, которого я не вижу, — это гложущее изнутри ощущение, что что-то не так. Что-то вот-вот произойдет. Без предупреждения, без обсуждения, без подготовки. Это предчувствие возникло у меня недавно — многие из нас сталкиваются с ним, достигнув среднего возраста. Я же связываю его появление с обнаружением и удалением у меня опухоли позвоночника.

И наконец, после падения на кухне, я достигаю настоящего экзистенциального кризиса. Мой третий страх отражается в тех блужданиях по палатке, где я похож на Голлума. Это страх перед неизвестными опасностями. Темнотой. Неуверенностью. Одиночеством. Уязвимостью. Вслепую я пытаюсь нащупать хоть что-то устойчивое и знакомое, но натыкаюсь лишь на неизвестность, продвигаясь вперед и молясь не утратить равновесия. Ставкивысоки: я могу навредить не только себе, но и другим, кто находится со мной в одном пространстве. Я молюсь о том, чтобы отыскать свой путь — пусть даже я сам не знаю, куда он должен вести.

Иногда голоса, сопровождающие меня в этих ночных блужданиях, заглушает мягкий шепот Трейси: «Дорогой, осторожнее».

— Конечно, дорогая. Я очень осторожен. Спи.

В той же самой речи про страхи Франклин Д. Рузвельт сказал: «Только сумасшедший оптимист может отрицать темные реалии нынешнего момента».

Я всегда был за оптимизм, но теперь должен смириться и с его сумасшествием.

Глава 20 Время отца

Я считал, что взял свои страхи под контроль. Научился сдерживать. Уравновесил здравым смыслом. Но Африка напомнила мне, что я отнюдь не в порядке.

Уильям Хьюз Мирнс «Антигониш»[1]

Болезнь Паркинсона, по очевидным причинам, считается в первую очередь двигательным расстройством, сопровождающимся тремором и заторможенностью, или брадикинезией. Те, кто страдает им долго, вроде меня, начинают испытывать трудности с ходьбой и поддержанием равновесия. Но Паркинсон — это не только двигательное расстройство, а еще и изменения настроения, проблемы со сном, постоянная усталость, затрудненная речь и нарушения пищеварения. Когда мы замечаем в своем поведении очередное отклонение, то сначала приписываем это возрасту или вообще держим при себе.

Еще одно проявление болезни Паркинсона, на которое я до сих пор почти не жаловался, — да и вообще, о нем говорят куда реже, — это когнитивные нарушения: потеря памяти, спутанность сознания, галлюцинации и деменция. Что я думаю и как я думаю? Что другие думают, что я думаю? Думаю ли я вообще? Где мои ключи от машины? Ах да. Я больше не вожу.