Жажда жизни. Повесть о Винсенте Ван Гоге - Ирвинг Стоун
2
Кафе было освещено двумя керосиновыми лампами — одна висела у входа, другая — над стойкой. Посреди зала царил полумрак. Вдоль стен стояли скамейки и столики с каменными столешницами, испещренные щербинами и царапинами. Это заведение с мертвенно-тусклыми стенами и цементным полом было предназначено для рабочего люда и скорее походило на жалкое убежище, чем на место, где веселятся и отдыхают.
Винсент присел за одним из столиков и устало прислонился спиной к стене. Не так уж плохо жить, когда работаешь, когда есть деньги на еду и на модель. Но где твои друзья, где близкий человек, с которым можно было бы запросто переброситься словечком хотя бы о погоде? Мауве — твой наставник, учитель, Терстех — вечно занятый, важный коммерсант, Де Бок — богатый светский человек. Может быть, стакан вина принесет облегчение? Завтра он снова сможет работать, и все будет выглядеть не так мрачно.
Он неторопливо потягивал красное вино. В кафе было малолюдно. Напротив него сидел какой-то мастеровой. В углу, около стойки, устроилась парочка, женщина была одета ярко и аляповато. За соседним столиком сидела еще какая-то женщина, одна, без мужчины. Винсент ни разу не посмотрел на нее.
Официант, проходя мимо, грубо спросил у женщины:
— Еще стаканчик?
— У меня нет ни су! — отвечала она.
Винсент повернулся к ней.
— Может быть, выпьете стаканчик со мной?
Женщина окинула его взглядов.
— Конечно.
Официант принес стакан вина, получил двадцать сантимов и ушел. Винсент и женщина сидели теперь совсем близко друг к другу.
— Спасибо, — сказала женщина.
Винсент вгляделся в нее повнимательней. Она была немолода, некрасива, с несколько увядшим лицом — видимо, жизнь крепко потрепала ее. При своей худобе она была очень хорошо сложена. Винсент обратил внимание на ее руку, державшую стакан, — это была не рука аристократки, как у Кэй, а рука женщины, много поработавшей на своем веку. В полумраке кафе она напоминала ему некоторые типы Шардена и Яна Стена. Нос у нее был неровный, с горбинкой, на верхней губе слегка пробивались усики. Глаза смотрели тоскливо, но все же в них чувствовалась какая-то живость.
— Не за что, — ответил Винсент. — Спасибо вам за компанию.
— Меня зовут Христиной, — сказала она. — А вас?
— Винсентом.
— Вы работаете здесь, в Гааге?
— Да.
— Что вы делаете?
— Я художник.
— О! Тоже собачья жизнь — не правда ли?
— Всякое бывает.
— А я вот прачка. Когда у меня хватает сил работать. Но часто сил и не хватает.
— Что же вы тогда делаете?
— Я долго промышляла на панели. Вот и теперь снова иду на улицу, когда хвораю и не могу работать.
— Тяжело работать прачкой?
— Еще бы! Мы работаем по двенадцать часов. И нам не сразу платят. Бывает, проработаешь целый день, а потом ищешь мужчину, чтобы малыши не сидели совсем голодные.
— Сколько у тебя детей, Христина?
— Пятеро. А сейчас я опять с прибылью.
— Муж твой умер?
— Я всех прижила с разными мужчинами.
— Тебе, видать, нелегко приходится, правда?
Она пожала плечами.
— Господи боже! Не может же шахтер отказаться идти в шахту только потому, что там его того и гляди прихлопнет.
— Конечно. А ты знаешь кого-нибудь из тех мужчин, от которых у тебя дети?
— Только самого первого. Других я даже не звала, как звать.
— А как с тем ребенком, которым ты беременна сейчас?
— Ну, тут трудно сказать. Я была тогда очень хворая, стирать не могла, все время ходила на улицу. Да и не все ли равно!
— Хочешь еще вина?
— Закажи джину и пива. — Она порылась в своей сумочке, вынула огрызок дешевой черной сигары и закурила его. — Вид у тебя не шибко шикарный, — сказала она. — Ты продаешь свои картины?
— Нет, я только начинающий.
— Староват ты для начинающего.
— Мне тридцать.
— А выглядишь на все сорок. На какие же деньги ты живешь?
— Мне немного присылает брат.
— Черт побери, это не лучше, чем быть прачкой!
— Где ты живешь, Христина?
— У матери.
— А знает мать, что ты зарабатываешь на улице?
Женщина громко захохотала, но смех ее прозвучал невесело.
— Господи, конечно, знает! Она меня и послала на улицу. Она сама занималась этим всю жизнь. И меня и брата прижила на улице.
— Что делает твой брат?
— Содержит у себя женщину. И водит к ней мужчин.
— Наверное, это не очень полезно для твоих пятерых детишек.
— Плевать. Когда-нибудь все они займутся тем же самым.
— Невеселые дела. Так ведь, Христина?
— Ну, если распустишь нюни, лучше не станет. Можно еще стаканчик джина? Что это у тебя с рукой? Большущая черная рана…
— Это я обжегся.
— Ох, тебе было, наверно, очень больно.
Она ласково взяла руку Винсента и чуть приподняла ее над столом.
— Нет, Христина, не больно. Это я нарочно.
Она опустила его руку.
— Почему ты пришел сюда один? У тебя нет друзей?
— Нет. Есть брат, но он в Париже.
— Небось тоска тебя заедает, ведь правда?
— Да, Христина, ужасно.
— Меня тоже. Дома дети, мать, брат. Да еще мужчины, которых я ловлю на улице. Но все время чувствуешь себя одинокой, понимаешь? Нет никого, кто бы мне действительно был нужен. И кто бы нравился.
— А тебе нравился кто-нибудь, Христина?
— Самый первый парень. Мне тогда было шестнадцать. Он был богатый. Не мог жениться на мне из-за своих родных. Но давал деньги на ребенка. Потом он умер, и я осталась без сантима в кармане.
— Сколько тебе лет?
— Тридцать два. Поздновато уже рожать детей. Доктор в больнице сказал, что этот ребенок меня погубит.
— Если врач будет внимательно следить за тобой — тогда ничего.
— А где я возьму такого врача? Я не скопила ни франка. Доктора в бесплатных больницах за нами не очень-то смотрят — там у них слишком много больных.
— Неужели тебе негде раздобыть хоть немного денег?
— Негде, хоть лопни. Разве что выходить на улицу каждую ночь месяца два подряд. Но это погубит меня еще быстрее, чем ребенок.
Несколько мгновений Винсент и Христина молчали.
— Куда ты пойдешь сейчас, Христина?
— Я весь день простояла у лохани. Устала как собака и пришла сюда
