Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
Аргези анализирует разные стороны жизни страны, дает свои объяснения многим социальным и культурным явлениям. Вот как метко характеризует он ту часть интеллигенции, для которой общественные заботы, боль и страдания народа весьма далеки и чужды.
«Интеллигент, как правило, сельского происхождения. Чтобы пройти путь от постолов до лакированных ботинок, ему нужен покровитель, а вознаграждение покровителю — полная и безропотная зависимость. Лакированный ботинок, шелковый носок, галстук с булавкой и жемчужной горошиной, а затем — пост, автомобиль, квартира, а дальше и собственный особняк в столице. Не исключены зарубежные поездки, выгодная женитьба со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это идеал вырвавшегося из берлоги обывателя. Он не жалеет о том, что оставил в родном селе буренку и лошадку, уже сторонится работы на глине и черноземе, ему претит навоз скотного двора, пугает темнота села, тошнит от дождя, слякоти, непогоды и всей нищенской жизни села. В тот день, когда подобный интеллигент почувствует запах духов от поднесенного к носу платочка, стремящаяся к преобразованию мира армия потеряла еще одного будущего бойца… От личностей подобного рода чего нам ожидать?»
В «Записках попугая» Аргези и его друзья часто знакомят читателей с крупнейшими представителями человеческой культуры. В доступной, лаконичной и в то же время интересной форме идет рассказ о Жан-Жаке Руссо, о Толстом, Достоевском, Бодлере, Ибсене, о крупнейших художниках, музыкантах, ученых. Артезианские таблеты нередко сопровождаются такими же лаконичными рисунками, выполняемыми талантливыми художниками.
После приезда из Швейцарии в 1910 году Аргези часто возвращается мыслью к этой стране, к ее трудолюбивому народу. В 1912 году он стал сочинять послания Жан-Жаку Руссо. Он обращался к нему как к живому. Он писал ему тогда, что весь день и часть ночи «мы с отвращением делаем что-то, транжирим время на чужих дорогах и только к своей настоящей дороге не находим никакого выхода. Это у нас называется деятельностью, и мы довольствуемся тем, что в конечном итоге ничего полезного не делаем. Артисты, писатели, философы и ученые, как мы любим называть себя, страдают от общего безразличия… Слышал ли ты, Жан-Жак, о Караджале? Он умер. То был настоящий писатель, и он был похож на тебя. Сейчас здесь, в Бухаресте, много шума вокруг его имени. Те, из-за которых он покинул страну и умер на чужбине, в Берлине, надевают сейчас маску благодетелей и низвергают потоки красноречия…»
В «Записках попугая» в 1928 году Аргези снова возвращается к памяти Жан-Жака. Многие взгляды Руссо ему близки.
«Доброе утро, мосье Жан Жак. В стопятидесятую годовщину со дня твоей смерти позволь разбудить тебя и воскликнуть: «Вставай! С добрым утром! Как спалось?» Я могу позволить себе такое, добрый мой философ. Мы ведь так давно знакомы, еще задолго до того, как в твоем городе часовщиков была собрана музыкальная машина Лиги Наций. Наши беседы длились лет десять подряд. Ты весь бронзовый, а я в легком пальто. Было холодно и, кроме тысячи птиц, прилетевших на твой остров[37] из северных стран, кроме Белой Горы и редких электрических фонарей, кроме осеннего холодного одиночества озера Леман, никого не было рядом с нами…
Я часто звал тебя тогда — пойдем со мной, господин Жан-Жак, я покажу тебе мою страну, я очень по ней соскучился… Мне снилось, что идем вдвоем по желтеющей ниве, где стебли пшеницы похожи на тростники, а колосья полные, словно жирные воробьи. Мы пробивались через хлеба и ощущали запах горячей земли. Опустились среди поля, и я, распаленный воспоминаниями, стал щедро делиться с тобой миллионом выдуманных и настоящих приключений, напоминать многое из того, что пережил ты и мое скифское племя. Я рассказывал тебе еще и о том, как любят парни и девушки моего края гулять по колосящемуся хлебному полю под высоким, открытым небом. И рассказал я еще тебе тогда, как из чистой, светлой молодой любви под открытым ясным небом рождаются самые красивые дети, называемые в нашем народе детьми цветов…
Что ты делаешь сейчас, господин Жан-Жак? Доброе утро! Как спалось?»
Ничего не проходит мимо пристального взгляда вездесущего Коко. Его интересуют внутренние проблемы страны, положение рабочих, жизнь крестьян, правосудие, правительственное законодательство. «Записки попугая» не раз возвращаются к воспоминаниям о минувшей войне, о преступлениях милитаристов.
«Небольшой бельгийский городок. Осенью 1918, всего за несколько дней до заключения перемирия, сюда пригнали партию французских военнопленных. Немецким конвойным было приказано не допускать никаких контактов пленных с гражданским населением. Пленные были истощены многодневным голоданием и еле держались на ногах. Жители городка каким-то образом узнали об этом, но их строго-настрого предупредили, что осмелившиеся передавать французам продукты и воду будут наказаны со всей жестокостью военного времени.
Пленных загнали за железную ограду, и они печально Смотрели на прохожих. Несколько учеников, только что отпущенных из школы, остановились и с интересом разглядывали французских солдат, которые походили на измученных, умирающих животных. Дети знали, что это пленные французы, что их ведут издалека и что им предстоит еще большой путь, знали они и о приказе не давать этим людям ни корки хлеба, знали, что немецкие солдаты следят за соблюдением этого приказа.
Одна восьмилетняя девочка тоже знала о приходе пленных. Приказ не кормить их был обнародован накануне, и его обсуждали родители. Но она сохранила свой завтрак и, не обратив никакого внимания на крики немецкого солдата, подошла к ограде и отдала сквозь решетку этот завтрак первому протянувшему руку французу. Немецкий солдат прицелился, и девочка в тот же миг упала, сраженная пулей.
Эта дикость конвойного сродни поступку другого немецкого солдата, который, увидев, что какой-то мальчишка целится в него из деревянного пугача, тут же его пристрелил.
Все дикости между собою сродни. Их великое множество. Это было сутью окончившейся десять лет назад четырехлетней войны. В каждом солдате постарались разбудить зверя… А в том далеком бельгийском городке у железной ограды, где совершилось одно из бесчисленных преступлений зверья, стоит сейчас с протянутой рукой бронзовая восьмилетняя девочка. Сегодня ей было бы восемнадцать…»
Коко пристально следит за международными событиями, прилетает на международные конференции, делает свои оригинальные комментарии. Вот как он рассуждал о Пакте Келлога.
«Когда пишутся эти строки, за подковообразным, накрытым красной скатертью столом в зале Курантов министерства иностранных дел Франции подписывается Пакт Келлога… Агрессивная война запрещена. Это преднамеренное преступление, совершаемое во все времена всеми правителями, называвшими
