Иоганнес Гюнтер - Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Мы, разумеется, разговорились, после третьего шартреза — весьма оживленно. Но потом он должен был уйти.

Десять минут спустя явился д-р Блей: ну, что, вы обо всем договорились?

Выяснилось, что он пригласил венца специально для нас, в надежде, что удастся заполучить его в качестве спонсора «Коломбины». Отто цу Гутенег — так звали гостя по его австрийскому поместью; он был сыном крупного венского антиквара и галериста Митке, весьма состоятельным человеком и талантливым графиком. Блей показал нам одну его занятную гравюру под названием «Сводница», мотив из семнадцатого столетия. Старуха, предлагающая свою прелестную обнаженную дочь богатому господину. Блей предложил каждому из нас написать стихи к этому изображению — с тем чтобы он мог поместить его вместе со стихами в следующем номере «Опала». Тем самым мы обрели бы кредит доверия у господина цу Гутенега. И в самом деле Блей все это напечатал в сдвоенном 3/4 номере «Опала».

Мы так засиделись у него в тот вечер, что вынуждены были взять машину, чтобы добраться до Золльна.

Какие это были времена! Под каштанами у киоска на площади Штахус, напротив массивного здания суда, вечно дежурили два легковых автомобиля, грузовые в 1907 году были еще большой редкостью. Да и эти были почти жестяные громыхалки, ноги упирались в шаткие дощечки, сквозь которые было видно землю. Кроме того, поездка была дорогим развлечением. В то же время трудно было отказать себе в удовольствии промчаться с ветерком по улицам, а потом загородным полям. И я любил себя побаловать такими поездками. Ах, что и говорить, жили мы тогда не по средствам!

В тот вечер мы устроили себе праздник. Да и когда мы обходились без праздников? Блей был тоже к ним неравнодушен, но зато он весь день и работал как проклятый, а мы только болтали и болтали и казались себе гениями, которым все позволено.

Вот и Вальтер вскоре сильно поиздержался. Так что когда его вместе с женой пригласили отдохнуть на юге Германии какие-то богатые родственники, он охотно воспользовался этим приглашением и исчез на два месяца.

Мне тоже нужно было подумать о заработке.

Блей сообщил об одном издателе, с которым он поговорил о моих русских планах. И однажды вечером он повел меня к нему — в то время как Вальтер поджидал меня в роскошном по тем временам, отделанном мрамором и плюшем кафе «Луитпольд».

Ганс фон Вебер лишь недавно открыл свое издательство, но уже хорошо заработал на детских книгах и альбоме рисунков Альфреда Кубина. Но он был честолюбив и просил Блея помочь ему развернуться по-настоящему. В лице Блея он, конечно, нашел самого подходящего человека, ибо Блей просто фонтанировал идеями.

Он издал у Вебера галантную «Книгу маркизы» с рисунками и акварелями Константина Сомова; затем инструктивную и легкомысленную антологию немецкой эротической поэзии семнадцатого — восемнадцатого веков — «Садик удовольствий для мальчика»; «Опасные связи» Шодерло де Лакло и забавную чертовщину «Биондетту» Казота, кроме того, и первого Клоделя, переведенного на немецкий. Теперь он хотел пристроить Веберу Брюсова.

Вебер и в самом деле заключил со мной договор на новеллы Брюсова, которые должны были выйти осенью под названием «Республика Южного креста» и за которые он обещал мне выплатить пятьсот марок при подписании договора (в виде окончательного расчета). Пьеса «Землетрясение» Брюсова должна была выйти в 1908 году, еще раньше, в 1907-м — тоненький сборник сказочек Сологуба. На все эти вещи я получил права от самих авторов. За Сологуба я должен был получить двести марок по выходе книги. Наконец, я должен был прочитать свои стихи, после чего Блей и Вебер стали обсуждать возможность издания антологии русской лирики, а также издания моего сборника, так как моя «Сводница» понравилась Веберу. Я, понятное дело, был вне себя от счастья.

Ганс фон Вебер был умным саксонцем, точно знающим, чего хочет. Он был довольно высок, ладно скроен, с лицом не то чтобы слишком интеллигентным, скорее бюргерским, то есть выражающим скрытую угрозу. Его темные волосы были расчесаны на самый тщательный пробор, и вообще к его облику очень пошел бы монокль, который он, однако, не носил. Он был человеком размашистым, громким, по-мужски остро-ироничным и слегка сальным в своих анекдотах. Вообще-то он должен был бы показаться мне скорее несимпатичным, но, признаюсь, в тот вечер он мне понравился. Франц Блей ассистировал мне в этих переговорах великолепно; тот насмешливо-ядовитый тон, с которым он вправлял мозги хитрому саксонцу, был неподражаем. Блей вообще был в моих глазах просто идеалом писателя мирового класса. Hommes de lettres, возвышающийся над любым издателем.

В тот день мы с Вальтером, ясное дело, запаслись обильной провизией и отправились в Золльн на автомобиле, чтобы устроить себе неспешный прощальный ужин. Потому что вскоре Вальтеру предстояло уехать.

Я остался в Золльне в одиночестве, да мне и пора было взяться за дело, которое поначалу давалось с трудом.

Но я был один, никто меня не развлекал и не отвлекал, и я справился: за три недели перевел и новеллы, и короткую пьесу (жутко напыщенную), и сказочки Сологуба. Все сдал и получил деньги.

В это время мне пришло письмо от Отто цу Гутенега с приглашением его посетить. Чтобы дать ответ, я позвонил — впервые в жизни, акт торжественный, почти священный. Да тогда это и не было таким простым делом, как сегодня.

Обрадованный тем, что я уложился в срок и что Ганс фон Вебер доволен моей работой, Франц Блей сделал мне новое предложение. У него есть знакомый издатель в Мюнхене, который издает русских — Гоголя и Тургенева, не хочу ли я поговорить с ним о Пушкине? Он, Блей, доволен своим сотрудничеством с этим издателем.

Так и случилось, что в один прекрасный день я от Ганса фон Вебера отправился на Йозефплац. Там я познакомился с Георгом Мюллером.

Георг Мюллер! Сколько воспоминаний вызывает это имя! Никогда не устану благодарить небо за то, что встретил этого человека.

Он был высокого роста, почти как я с моими 1,83 метра; у него была красивая голова с высоким лбом и светлыми волосами, зачесанными назад; голубые глаза, тонкий изогнутый нос и хорошо очерченный рот, несколько, правда, мягковатый подбородок и красивые крепкие руки. Единственное, что в его облике производило странное впечатление, это толстые серые носки да просторные домашние туфли, от которых он позднее отказался. Он слегка шепелявил, что, может быть, было связано с его майнцским диалектом. С семейством, которому принадлежала известная фирма, производившая шампанское, он был в родстве лишь самом отдаленном, так что его деньги были не из этого источника.