Иоганнес Гюнтер - Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном

Мориц Хайман, сам писатель изрядной силы, добровольно отступил в тень, чтобы дать дорогу молодым могучим талантам. Подвиг, заслуживающий восхищения.

Георге среди его кумиров не был, поэтому-то, вероятно, мои ранние стихи, выросшие из Георге, не могли вызвать его одобрения. Однако он самым великодушным и трогательным образом проводил немало времени за разбором моих стихотворных опытов.

Время было нервное, во всегда оживленном Берлине это воспринималось всеми органами чувств. Неоромантизм уже породил талантливых последователей вроде Эрнста Хардта, на долю которого вскоре выпал огромный и нежданный театральный успех — после постановки его пьесы о Тристане и Изольде («Тантрис-шут»), Неоромантической сенсацией на юге Германии стал Вильгельм фон Шольц. Ранний Рильке тоже относился к этому направлению — пока не отыскал собственный путь. В самом воздухе литературы было в ту пору что-то лихорадочное, какое- то пробуждение новых тенденций, вскоре в экстатическом порыве порвавших и с неоромантикой. Экспрессионизм как итог диалектического развития был неизбежен, и он уже заявлял о себе. Однако к этому новому движению в духе «Бури и натиска» Мориц Хайман был глух.

На этот раз пребывание в Берлине принесло мне и личную встречу с Рудольфом Александром Шрёдером. Я и не знал тогда о его основной профессии — архитекторади- зайнера, о том, что он достиг выдающихся успехов в этой области, был востребован солидными фирмами, например германо-американским пароходством, для которого проектировал дорогие салоны на их шикарных судах. То есть он был не только выдающийся лирик, но в целом знаменитость эпохи.

Шрёдер делил виллу в элегантном западном предместье Берлина с известным искусствоведом Юлиусом Майер- Грефе. Хозяйками дома были жена-красавица Майер-Грефе и их необыкновенно сварливая собачонка. Хама — так, кажется, звали собачонку — ко мне была почему-то, в виде исключения, настроена дружелюбно, так что я вынужден был даже сочинить сонет в ее честь. В памяти остались от него только рифмы: Хама, Брама, лама, драма.

Несмотря на увлечение Шрёдера сигарами, день у него прошел чудесно, за игрой в рифмы, а под конец он написал для меня рекомендательное письмо в издательство «Инзель».

В лице Шрёдера я впервые в жизни столкнулся с истинным бременцем — а это совершенно особая порода немца, играющего в жизни. Внешняя непринужденность и вроде бы откровенность, но за ними настоящая крепость из скепсиса по отношению к недостойным другим и горделивого осознания собственного достоинства. В каком-то смысле это напоминает любезное прибалтийское высокомерие.

Две недели, две такие важные недели провел я в Берлине. Этот город всегда меня очаровывал. Воздух в Берлине похож на шампанское, он полезен, шипуч и слегка опьяняет.

Через Магдебург, где я повидал брата своего Александра, я отправился в Лейпциг. Там меня приютила знакомая Александра, которая еще в Дрездене иногда печатала для меня на машинке. Она уговорила меня пробыть у нее целую неделю, так что я смог не торопясь переделать все свои дела. Смешно теперь вспоминать, но свои любовные признания я всегда изливал поначалу в стихах, которыми долго мучил избранницу, прежде чем приступить к делу. Но многим женщинам это нравилось. Понравилось это и симпатичной жительнице Лейпцига.

Первым делом я нанес визит в издательство Гессе и Беккера, где должна была выйти антология «Лирика Европы», которую задумал Бетге. В сущности, то была большая типография и при ней переплетная мастерская. Издательство просто пристегнули, чтобы максимально использовать мощности типографии. Здесь в огромном количестве печаталась немецкая классика в многотомных изданиях безобразного вида, но по вполне доступной цене, а заодно шла торговля книжными полками и шкафами. Но попадались в этой продукции и филологические достижения — таковыми стали в моих глазах отменно прокомментированные четырехтомники Платена и особенно мной ценимого Кальдерона.

Меня приняли там два пожилых, простоватого вида саксонца, и приняли вполне любезно, однако гонорар за мое участие в антологии — кажется, триста марок — разочаровал. Зато последовало приглашение на роскошный ужин в знаменитый погребок Ауэрбаха, где я мог мысленно пировать с самим Фаустом. Любезные саксонцы предложили мне сделать переводы из Достоевского для задуманного ими четырехтомного издания. Это предложение меня не увлекло, так как тяги к прозаическим произведениям я не испытывал, а уж к прозе Достоевского и подавно. На всякий случай я пообещал подумать, про себя, однако, сразу решив не принимать это предложение, что, возможно, было ошибкой.

В один из последующих дней я отправился к Юлиусу Цейтлеру, издателю, ныне забытому. А в то время он котировался высоко. Это он первым выпустил двухтомник Рудольфа Борхардта, которого тогда еще никто не знал. Туда вошла и речь Борхардта о Гофманстале, ставшая впоследствии знаменитой. Франц Блей издавал у него интересные и отчасти курьезные книжки, например «Пятнадцать радостей супружеской жизни» Антуана де Лассаля, но был и «Уотек» английского мультимиллионера Джона Бекфорда — один из самых значительных романов мировой литературы. Это издательство являлось своего рода аналогом «Инзеля» — в меньших масштабах, но временами более активным.

У Юлиуса Цейтлера выходил и журнал Блея «Опал». Д-р Цейтлер показал мне первые два номера этого журнала, и они меня возмутили. Было ясно, что, несмотря на участие в нем таких молодых мастеров, как Макс Брод и Роберт Вальзер, здесь шла бойкая торговля самой откровенной, пусть и принаряженной под классику, порнографией. Мне приходилось утешать себя тем, что Франц Блей все равно оставался большим писателем, вокруг которого вилась самая из-

бранная публика. Цейтлер тоже предложил мне сотрудничество, особенно его заинтересовали новеллы Брюсова. Планы у него были самые наполеоновские, и, по правде сказать, я до сих пор сожалею, что не удосужился поддержать с ним связь. Еще одна моя лейпцигская ошибка.

Самый же важный визит готовился в издательство «Инзель», куда меня адресовал Рудольф Александр Шрёдер. Он сам и являлся создателем этого издательства, которое основал за восемь лет до того вместе со своим богатым кузеном Альфредом Вальтером, сидя с ним как-то в элегантном ресторане при отеле «Инзель» («Остров») в городе Констанце. Задуманному журналу дали имя отеля. В первое время Шрёдер был одним из главных авторов нового издательства. Так что рекомендация, которую он дал мне в Берлине, была весома вдвойне. При этом, правда, он весьма сдержанно отзывался о руководителе издательства профессоре Антоне Киппенберге, своем земляке из Бремена.