Александр Поповский - Вдохновенные искатели

В этих опытах Петрищева неожиданно натолкнулась на загадку. Те виды комаров, которые могли сохранять в себе возбудителя, эту способность проявляли далеко не всегда. Самки, вскормленные и вспоенные в одинаковых условиях, одновременно зараженные энцефалитом, вдруг становились стерильными. В одном случае две трети небольшой партии утратили возбудителей вскоре после того, как их заразили, в другом – половина, в третьем – девять десятых. Такое непостоянство в способности хранить возбудителя нельзя было ничем объяснить.

«Они плодятся в водоемах, – подумала Петрищева, – в различных температурных, пищевых и химических режимах. Неодинаковое питание в солоноватых и пресных озерах, в дождевых лужах и подпочвенной воде может предопределить их большую или меньшую стойкость к инфекции».

Действительно ли это так? Нет ли тут какой-нибудь ошибки?

За этими сомнениями следовали другие: «Мы охотимся за комарами – переносчиками болезни в Японии. Но где уверенность, что энцефалит этот действительно японский? Где гарантия, что возбудитель болезни в Приморье не тот же, что и в тайге? Введенный в организм человека укусом клеща, он, возможно, вызывает один тип заболевания, а укусом комара – совершенно другой».

Петрищева спешит проверить это предположение. Она заражает животных таежным энцефалитом и пускает затем на них комаров. Кровососы вместе с кровью заглатывают возбудителя, но не сохраняют его. На четвертые сутки уже ни одно из насекомых, растертое и введенное в мозг белой мыши, не могло ее заразить.

Заразное начало энцефалитов было совершенно различно.

Шел месяц за месяцем. Сорок тысяч насекомых были всячески испытаны Петрищевой. Десятки тысяч она растерла и ввела под кожу мышам. Много тысяч комаров пустила на подопытных зверьков.

Опыты не дали результатов. По-прежнему исчезал из организма насекомых возбудитель болезни – мыши не заболевали.

Петрищева позволила себе передышку. Она занялась другой, более благодарной работой. К ней давно уже прислали на практику сотрудников противочумных и малярийных учреждений Приморья. Жадные к знаниям, они прилежно учились, но исследовательница, занятая своими делами, недостаточно уделяла им внимания. Теперь, когда опыты завели ее в тупик, она всерьез принялась за практикантов. Если ей не придется открыть переносчиков энцефалита, возможно, это сделают они. У них будет больше времени и опыта. То, что сегодня не удается одному, может завтра удаться другому.

Она читает им лекции, ведет семинары, учит их изобретать капканы и ловушки, определять насекомых и манипулировать ими. Они следуют за ней по лесам и оврагам с банками, сачками и полевыми дневниками в руках. В эти минуты она забывает обо всем: об упрямых комарах – носителях зловещей болезни, прячущих тайну энцефалита, о своих неудачах, о грядущей эпидемии, которая неумолимо придет. Занятия проходят в недрах природы, лаборатория разместилась на болоте. На речушке плавает домик-приманка и клетка с кроликом в нем. Комары прилетают пить кровь животного и заодно откладывают здесь яйца. В роще стоит корова под пологом – другая приманка для комаров. Они облепили покорную жертву, отяжелели, и теперь из-под полога им не уйти…

Она учит практикантов бесстрашию, мужеству и равнодушию к лишениям.

– Мы, паразитологи, – говорит она им, – должны ко всему быть готовыми. Никто из нас не желает стать самоубийцей, но от опасности мы не бежим. Вы спрашиваете, опрыскиваем ли мы нашу палатку веществом, отпугивающим комаров, ограждаем ли себя и жилище от заразы. Мы не бежим от комаров, наоборот – мы ждем их и ищем. Мало ли какие сомнения разрешит их прилет. Мы работаем лишь там, где возникает риск и угроза для жизни; мы не боимся их. Во время работы мы забываем обо всем на свете. Ничто, кроме насекомых, нас не способно тогда занимать. Я только не пойму: как наши лаборантки не страшатся опасностей, связанных с нашей профессией, к которым мы, паразитологи, успели привыкнуть?

Увлечение педагогикой скоро прошло, и Петрищеву потянуло к прежней работе. Она снова бродила по полям и болотам, собирала комаров для экспериментов. Дни проходили в томительных опытах, мучительных сомнениях, бессонные ночи – в тревоге. Так длилось до тех пор, пока не случилось именно то, чего она так долго добивалась: беленькая мышка, которой впрыснули кашицу из найденных в природе комаров, заболела энцефалитом. Никто этих комаров не заражал, их не кормили мозгом павших животных, не поили кровью больных людей, – сама природа наделила их заразным началом. Капелька мозга зверька, погибшего от этих естественно зараженных насекомых, была введена другому животному и вызвала у него такое же заболевание. Переносчиком оказался один из трех видов комаров, которые на опытах дольше всех сохраняли возбудителя в своем организме.

– Наконец-то, – вздохнула с облегчением Петрищева, – с этим видом покончено! Мы нашли у него заразу вне стен лаборатории, в естественном его состоянии. Один враг открыт, будем искать другого.

Увы, вывод оказался поспешным. Петрищева скоро это поняла. Пойманный комар был словно единственным среди своих собратьев по виду, она ни одного зараженного больше не находила. Тысячи самок этого вида отрицали свое участие в покушении на человека. После трех месяцев напряженной работы исследовательница по-прежнему стояла перед загадкой, с печальным сознанием, что ей до сих пор ничего не удалось.

Миновал июнь, подходил конец июля, и пришли первые тревожные вести. В различных местах, далеко отстоящих друг от друга, возникли заболевания. Эпидемия разгоралась, поражая десятки, сотни людей. Жестокая болезнь в два-три дня калечила несчастную жертву либо безжалостно убивала ее. До семидесяти процентов больных не выживали: воспаление мозга и его оболочек протекало с беспощадной быстротой.

Полина Андреевна бросилась к очагам заболевания. Ее видели всюду, где эпидемия отбирала свои жертвы, где страшная опасность сеяла ужас среди людей. Она выслеживала и собирала комаров, охотилась за ними в скотных дворах, во всех тайниках природы. Бесстрашная исследовательница оставалась на ночь в домах, где умирали больные, чтобы по свежим следам обнаружить убийцу-кровососа.

Удачи перестали сопутствовать ей: двадцать тысяч комаров, собранных на себе и в помещении больных энцефалитом, не могли заразить ни одной белой мышки. Кругом свирепствовала болезнь, переносчики творили свое черное дело, а насекомые оставались стерильными. Где искать разгадку: в организме ли человека или в свойствах самого комара?

В полевом дневнике появляются грустные записи. Печально звучат ее признания: «Сборы на себе ни к чему не привели… Найдены комары с брюшками, полными крови… Заражение мышей не удалось… Еще погибло пятнадцать больных… Комары-переносчики не обнаружены…»