Иван Солоневич - Россия в концлагере
На другой же день Стародубцев глядел окончательным волком. Даже сознание того, что где-то в джунглях третьей части «прорабатывается» его донос, не было достаточно для его полного удовлетворения.
Мой «рабочий кабинет» имел такой вид.
В углу комнаты табуретка. Я сижу на полу, на полене. Надо мною, на полках, вокруг меня на полу и передо мною на табуретке - все мои дела; их уже пудов пятьдесят. Пятьдесят пудов пестрой бумаги, символизирующей сорок пять тысяч человеческих жизней.
Проходя мимо моего «стола», Стародубцев с демонстративной небрежностью задевает табуретку ногой, и мои дела разлетаются по полу. Я встаю с окончательно сформировавшимся намерением сокрушить Стародубцеву челюсть. В этом христианском порыве меня останавливает голос Якименко:
- Так вот он где. Я оборачиваюсь.
- Послушайте, куда вы к чертям запропастились? Ищу его по всем закоулкам УРЧ. Не такая уж миниатюрная фигура. А вы вот где приткнулись. Что это? Вы здесь и работаете?
- Да, - уныло иронизирую я. - Юрисконсультский и планово-экономический отдел.
- Ну, это безобразие! Не могли себе стола найти?
- Да все уж разобрано.
- Tarde venientibus - поленья, - щеголевато иронизирует Якименко. Бывает и так, что - tarde venientibus - поленьями.
Якименко понимающим взором окидывает сцену - перевернутую табуретку, разлетевшиеся бумаги, меня, Стародубцева и наши обоюдные позы и выражения лиц.
- Безобразие все-таки. Передайте Богоявленскому, что я приказал найти вам и место, и стул, и стол. А пока пойдемте ко мне домой. Мне с вами кое о чем поговорить нужно.
- Сейчас, я только бумаги с полу подберу.
- Бросьте. Стародубцев подберет. Стародубцев, подберите.
С искаженным лицом Стародубцев начинает подбирать. Мы с Якименко выходим из УРЧ.
- Вот идиотская погода, - говорит Якименко тоном, предполагающим мою сочувственную реплику. Я подаю сочувственную реплику. Разговор начинается, так сказать, в светских тонах; погода, еще о художественном театре начнет говорить.
- Я где-то слыхал вашу фамилию. Это не ваши книжки по туризму?
- Мои.
- Ну, вот. Очень приятно. Так что мы с вами, так сказать, товарищи по призванию. В этом году собираюсь по Сванетии.
- Подходящие места.
- Вы как шли? С севера? Через Донгуз-Орун?
Ну, чем не черные тюльпаны?
И так шествуем мы, обсуждая прелести маршрутов Вольной Сванетии. Навстречу идет начальник третьей части. Он почтительно берет под козырек. Якименко останавливает его.
- Будьте добры мне на шесть вечера машину. Кстати, вы знакомы?
Начальник третьей части мнется.
- Ну, так позвольте вас познакомить. Это наш известный туристский деятель, тов. Солоневич. Будет вам читать лекции по туризму. Это…
- Да, я уже имею удовольствие знать товарища Непомнящего.
Товарищ Непомнящий берет под козырек, щелкает шпорами к протягивает мне руку. В этой руке - донос Стародубцева, эта рука собирается поставить меня к стенке. Я тем не менее пожимаю ее.
- Нужно будет устроить собрание наших работников. Вольнонаемных, конечно. Тов. Солоневич прочтет нам доклад об экскурсиях по Кавказу.
Начальник третьей части опять щелкает шпорами.
- Очень будет приятно послушать.
На всю эту комедию я смотрю с несколько запутанным чувством.
…Приходим к Якименко. Большая чистая комната. Якименко снимает шинель.
- Разрешите, пожалуйста, товарищ Солоневич, я сниму сапоги и прилягу.
- Пожалуйста, - запинаюсь я.
- Уже две ночи не спал вовсе. Каторжная жизнь.
Потом, как бы спохватившись, что уж ему-то и в моем-то присутствии о каторжной жизни говорить вовсе уж не удобно, поправляется.
- Каторжная жизнь выпала на долю нашему поколению.
Я отвечаю весьма неопределенным междометием.
- Ну, что ж, товарищ Солоневич. Туризм - туризмом, но нужно и к делам перейти. Я настораживаюсь.
- Скажите мне откровенно. За что вы, собственно сидите?
Я схематически объясняю: работал переводчиком, связь с иностранцами, оппозиционные разговоры.
- А сын ваш?
- По форме - за то же самое. По существу - для компании.
- Н-да. Иностранцев лучше обходить сторонкой. Ну, ничего. Особенно унывать нечего. В лагере культурному человеку, особенно если с головой, не так уж плохо. - Якименко улыбнулся не без некоторого цинизма. - По существу не такая уж жизнь и на воле. Конечно, первое время тяжело. Но люди ко всему привыкают. И, конечно, восьми лет вам сидеть не придется. Я благодарю Якименко за утешение.
- Теперь дело вот в чем. Скажите мне откровенно, какого вы мнения об аппарате УРЧ?
Мне нет никакого смысла скрывать это мнение.
- Да, конечно. Но что поделаешь? Другого аппарата нет. Я надеюсь, что вы поможете мне его наладить. Вот вы вчера говорили об инструкциях низовым работникам. Я вас для этого, собственно говоря и побеспокоил. Сделаем вот что. Я вам расскажу, в чем заключается работа всех звеньев аппарата, а вы на основании этого напишете этакие инструкции. Так, чтобы было коротко и ясно самым дубовым мозгам. Пишите вы, помнится, недурно.
Я скромно склоняю голову.
- Но, видите ли, товарищ Якименко, я боюсь что на мою помощь трудно рассчитывать. Здесь пустили сплетню, что я украл и сжег несколько десятков дел, и я ожидаю…
Я смотрю на Якименку и чувствую, как внутри что-то начинает вздрагивать.
На лице Якименки появляется вчерашняя презрительная гримаса.
- Ах, это? Плюньте.
Мысли и ощущения летят стремительной путаницей. Еще вчера была почти полная безвыходность. Сегодня - плюньте. Якименко не врет, хотя бы потому, что врать у него нет никакого основания. Неужели, это в самом деле Шпигель? Папироска в руках дрожит мелкой дрожью. Я опускаю ее под стол.
- В данных условиях не так легко плюнуть. Я здесь человек новый.
- Чепуха все это. Я этот донос… это дело видал. Сапоги в смятку. Просто Стародубцев пропустил все сроки, запутался и кинул все печку. Я его знаю. Вздор. Я это дело прикажу ликвидировать.
В голове становится как-то покойно и пусто. Даже нет особого облегчения. Что-то вроде растерянности.
- Разрешите вас спросить, товарищ Якименко, - почему вы поверили, что это вздор?
- Ну, знаете ли. Видал же я людей. Чтобы человек вашего типа, кстати и ваших статей, - улыбнулся Якименко, - стал покупать месть какому-то несчастному Стародубцеву ценой примерно… сколько это будет? Там, кажется, семьдесят дел. Да? Ну, так значит, в сумме лет сто лишнего заключения. Согласитесь сами, непохоже.
