Александр Бахрах - По памяти, по запясямю Литературные портреты

Однако, Пильняк, занимавший гогда носi председа1ея Союза писателей (еще не «ССП»), не внял этим острасгкам.

Хуже того, и это только показывает его легкомыслие и ли, может быть, уверенность в гом, что его имя и его связи (Надежда Мандельштам, на слова которой можно вполне положи г е>ся, в своих «Вс упоминаниях» расс казывает, что, встретившись случайно в сухумском «Доме отдыха» с женой Г. жова, та ее (просила: К нам ходит Пильняк, а к кому ходите вы?») застраховываюi ею от неприятных последствий, выпустил «Повесть о непогашенной луне».

/

В повести описывалось, как некого здорового командарма Гаври лова принудили лечЕ> на операционный по и как чрезмерная доля наркотиков прикончила его. Гак как повесть Э1а появилась вскоре после смерти Фрунзе, когда слухи о его предумышленной гибели циркулировали но Советскому Союзу, ничего не стоило делать «неуместные» сопоставления. Можно

♦

ли было простить Пи льняку такой вызывающий шаг? А заодно можно ли бы ло прос тить Вороне кому (вс коре «репрессированному») напечатание такого «провокационного» произведения в номере «Нового мира», который выходил под его редакцией и был сразу же конфискован?

Пильняк, конечно, почувствовал, что накуролесил и, чтобы обеспечить себе отступление, засел за писание скучнейшего романа «Волга впадает в Каспийское море», создаваемого по всем канонам соцреализма, не без прославления кое-кого. Недаром «Волга впадает в Каспийское море», а «лошади кушают овес и сено» — от трафарета не отойти.

Но все это уже не помогло, как не помогли и чаи у мадам Ежовой. Пильняку пристегнули какие-то связи с японской разведкой (почему японской? не все ли равно какой) и вывели в расход. Книги его, конечно, сразу же исчезли.

А ведь вот — в начале своей литературной карьеры и;-*м> было, кажется, первым из его многочисленных заграничных путешествий, Пильняк в 1922 году вместе с «серапионом» Никитиным приезжал в Берлин. В тамошних русских литературных кругах он был принят с распростертыми объятиями, и ему бы оказан тем более радушный прием, что он был одним из первых писателей с именем, приехавшим «оттуда».

К тому же Пильняк был подлинно «рубахой-парнем». Он усердно посещал всевозможные эмигрантские сборища, легко со всеми сходился, каждому успел сказать что-то приятное без того, чтобы его слова звучали фальшиво, со многими выпивал, многих и угощал, был жизнерадостен и самоуверен без зазнайства, отчасти безответственен, считая, чго с него «взятки гладки». А главной целью его приезда было переиздать или даже продать «на корню» свои книги. При этом он нехсчитался с этикеткой издательства. А их было тогда в Берлине около.40 — правых, левых, нейтральных — и от каждого, что шучит почт неправдоподобно, — можно было вытащить небольшой авансец.

Тогда же мне случилос ь написать в одной из русских газе1 рецензию на какую-то из пильняковских беспозвоночных khhi и, насколько помнится, рецензия была кисловатой. И тогда и теперь от его прозы меня отталкивает обилие нену жных нео о- гизмов и диалектизмов, которые мало что дают и кажутся отягощающим привеском. Пильняк по-своему заимствовал ряд оборотов у Ремизова и внешне усвоил построения бе ов< кой прозы, тогда как ее внутренние импульсы были ему чу жды.

Впрочем, надо отдать ему справедливость — о icy то в не восторженных «ахов» и «охов» в моей рецензии отнюдь не отразилось на наших личных отношениях. Мы продолжали встречаться, выпивать (Пильняк очень полюбил немецкое пиво), а когда вскоре он уехал в Лондон собирать материал ,%ля книги об английском быте (ему на это было уделено не больше двух недель!), он оттуда писал мне;

«Просьбишка у меня к вам и по доброте вашей можно с ней обратиться. Гессен (в скобках напомню, что Гессен, бывший редактор петербургской «Речи», стоял тогда во главе весьма непримиримой берлинской газеты «Руль» и издательства «Слово») купил у меня «Третью столицу», кою обругали вы — и не печатает. Говорят, что Гессен послал мне письмо, но я его не получил. Позвоните Гессену, пусть он через вас мне ответит».

Следующее письмо было уже с теплохода «Красин», на казенном бланке, сверху которого Пильняк красной лентой настукал: «Не пугайтесь: это только бланк корабля, на котором мы идем из Кардифа домой». А дальше он писал: «Я перед вами виноват, не ответив вам из Лондона, а пис ьмо ваше на дне чемодана, не наити теперь и не помню гочно, о каких задержках («Третьей столицей» вы писали. Пожалуйста, уж как найдеге нужным, сделайте с ней и напишите мне… И это все оде ах. Гессена убедите ответить окончательно: я ведь связан с ним договором, который был бы рад разорвать… Никогда мои симпатии и несимпатии не определялись хорошими или плохими статьями обо мне: я ведь знаю, что, как я, Достоевский. Осип Волжанин — московский образец круглой бездари, мы вс е одинаково можем дать то ько го, что отпущено, и не можем не да г ь. гак что уж из гого, что буду i писагь. Пожалеть на(надо, маньячишек. А кроме того, для меня лично ясно, чю каждый прав, меня ругая, ибо сам я большой свой ругатель… Л v гро сегодня необыкновенное. Все уже сказано красной лентй наверху. Море, корабль и через неделю качек, вос ходов, закатв, неба, воды и безбрежности — Санкгпитербурх, Россия, чертвщина. чер- гопхайство, колывань, мещера. Рос с ия грудная с фана: живешь в ней и идешь (на кораблях ведь «ходя i >) сплошной) ci расi ной> пятницей… Прощайте. Напишите. Пильняк».

Переписка наша на этом оборвалась, и больше мне не* пришлось его встречать. ()н как- го приезжа в 11ариж, но повида i ь- ся с ним мне не случилось. Я [ем более рад, что несколько ею писем у меня уце лело. А поi ом, узнав о поп игшей его учас i и. я неоднократно вспоминал последнюю фразу последнею ею

письма, в значительной мере пророческую. «Страстная пятница» настигла его примерно через 15 лет после написания этого письма, но в таком страшном обличье, которое он, упорно ставивший девизом своей жизни — «скорее к неизведанному завтра», никак не мог предвидеть. Рас правилис ь с ним много проще, чем с вымышленным им командармом Гавриловым, героем его «Повести о непогашенной луне».

Беня Крик и его папа

Я жил тогда в Нейи, в квартире моего деда. Как-то раз, услышав звонок, я пошел открывать входные двери. Передо мной стоял невысокого роста незнакомый человек, весьма коренастый, с поразившими меня непомерно большими очками.

Будем знакомы, — сказал он, протягивая руку. — Меня зовут Бабель.

Я слегка опешил. Неожиданность визита смутила меня и мой посетитель, очевидно почувствовав мое недоумение, продолжал:

Я, собственно, по маленькому делу. Один из наших общих друзей — он назвал имя одного издателя — дал мне ваш адрес и сказал, что за известную мзду вы согласитесь уступить мне вашу пишущую машинку с русским шрифтом. А мне она нужна до зарезу…