Пу И - Последний император

Короче говоря, все в Джонстоне казалось мне лучше, чем у других. Даже запах нафталина от его одежды казался мне душистым. Джонстон заставил меня поверить в то, что самые умные и самые цивилизованные люди живут на Западе и самый образованный среди них — он. Боюсь, он и сам не ожидал, что сможет оказать на меня такое огромное влияние. Его шерстяная одежда поколебала в моих глазах достоинства любого китайского шелка и сатина, а при виде автоматической ручки в его кармане я стыдился того, что китайцы пишут кистью на бумаге ручной выделки. С тех пор как он однажды привел во дворец английский военный оркестр и устроил концерт, китайские струнные инструменты перестали ласкать мой слух, и даже древняя церемониальная музыка почти утратила для меня свою величественность. Косу я остриг только потому, что Джонстон смеялся над косами китайцев, называя их свиными хвостиками.

Со второго года республики Министерство внутренних дел несколько раз в письменном виде обращалось в Департамент двора с просьбой содействовать тому, чтобы маньчжуры остригли косы. Выражалась надежда, что их состригут и в Запретном городе. Тон писем был чрезвычайно мягким, и вообще ни я, ни сановники в них не упоминались. А Департамент двора находил немало доводов, чтобы не согласиться с предложением республиканцев. Утверждали, например, что косы служат хорошим отличительным признаком тех, кому разрешается входить и выходить из дворца. Шли годы, а внутри Запретного города по-прежнему все носили косу. Теперь же стоило Джонстону произнести несколько иронических фраз, и я первый срезал косу. За каких-то несколько дней их исчезли сразу тысячи, и только три моих китайских наставника и несколько сановников двора сохранили их.

Мое добровольное расставание с косой императорские наложницы принимались оплакивать несколько раз, а наставники много дней ходили с хмурыми лицами. Потом Пу Цзе и Юй Чун, сославшись на "высочайшее повеление", тоже остригли косы. В тот день наставник Чэнь в бешенстве тряс своими стрижеными усиками и наконец с холодной усмешкой сказал Юй Чуну:

— Ты можешь за неплохие деньги продать свою косу какой-нибудь иностранке!

Больше всего не любили Джонстона в Департаменте двора. В то время затраты во дворце по-прежнему были высокими, а средства, определенные "Льготными условиями", с каждым годом уменьшались. Чтобы покрыть свои расходы, Департамент двора ежегодно продавал и закладывал антикварные картины, каллиграфические надписи, золотые, серебряные и фарфоровые сосуды. Благодаря Джонстону я начал постепенно понимать, что не все здесь ладно. Однажды в Департаменте двора хотели продать золотую пагоду размером в человеческий рост. Я вспомнил слова Джонстона, что золотые и серебряные вещи можно продать по более высоким ценам, если их продавать как произведения искусства. Продавать же их на вес невыгодно, так как терпишь громадный убыток. По словам Джонстона, поступать так могут только глупцы. Я позвал к себе чиновников из Департамента двора и спросил, как будет продаваться эта золотая пагода. Услышав, что она будет продаваться на вес, я вспылил:

— Только дураки могут так поступать! Разве среди вас нет ни одного умного?

В Департаменте двора решили, что это козни Джонстона, и придумали следующее: отнесли золотую пагоду к Джонстону домой, сказав, что император просил его продать ее. Джонстон тотчас разгадал их трюк.

— Если вы не унесете, я немедленно доложу его величеству! — гневно заявил он.

Золотую пагоду пришлось послушно унести. Джонстону трудно было чем-нибудь досадить, так как он был и "телохранителем" Цинского двора, и пользовался моим полным доверием.

В последний год занятий во дворце Юйцингун Джонстон безраздельно владел моей душой. Наши разговоры на различные внеклассные темы все больше занимали время основного урока, а широта и круг тем постепенно увеличивались. Он мне рассказывал о жизни английского королевского двора, о политическом устройстве различных государств, о силе держав после Первой мировой войны, о природе и обычаях в странах мира, о "великой Британской империи, в которой никогда не заходит солнце", о гражданской войне в Китае, о движении за литературу на языке байхуа и его связях с западной цивилизацией. Говорил он и о возможности реставрации Цинской династии, и о ненадежности милитаристов…

Однажды Джонстон сказал:

— В каждой газете можно вычитать, что китайский народ мечтает о великой Цинской династии, что все устали от республики. Я думаю, пока нет необходимости беспокоиться по поводу поведения этих милитаристов. Вашему величеству также нет необходимости тратить столько времени, чтобы в газетах выискивать сведения об их позиции. Сейчас не стоит выяснять, чего они в конце концов хотят добиться, поддерживая реставрацию или спасая республику. Короче говоря, слова наставника Чэня совершенно справедливы: самое важное для вашего величества — это повышать свою мудрую добродетель. Однако это не может происходить только в Запретном городе. В Европе, особенно на земле его величества английского короля, в Оксфордском университете, где учился принц Уэльский, ваше величество сможет получить множество различных знаний и расширить свой кругозор…

Еще до того, как у меня появилась мысль поехать учиться в Англию, Джонстон уже немало расширил мой "кругозор". Благодаря его рекомендациям в Запретном городе побывали начальник главного штаба английских военно-морских сил и английский генерал-губернатор города Гонконга. Каждый из них с необычайной вежливостью выражал мне свое почтение, называя меня "ваше величество".

Мое преклонение перед европейским образом жизни и подражание во всем Джонстону не вызывали особого восторга у него самого. Например, в отношении одежды у него были весьма строгие взгляды. В день своей свадьбы я появился на банкете перед приглашенными иностранными гостями, провозгласил тост и удалился в палату Янсиньдянь. Сняв с себя халат с драконами, я надел поверх брюк обычный длинный халат, а на голову нацепил островерхий охотничий картуз. В это время пришел Джонстон со своими друзьями. Я стоял около веранды. Одна иностранка, заметив меня, тут же спросила у него:

— Кто этот молодой человек?

Когда Джонстон увидел меня в таком одеянии, лицо его побагровело, и я даже испугался. На лицах иностранцев я прочел разочарование, и это привело меня в недоумение. После того как они ушли, Джонстон зло сказал:

— Что за вид, ваше величество? Китайский император с охотничьим картузом на голове!..

Женитьба

Когда князья и сановники, выполняя волю императорских наложниц, напомнили мне, что я уже достиг возраста "великой свадьбы", если я к этому и проявил какой-то интерес, то только потому, что женитьба — символ того, что человек стал взрослым. После нее уже никто не мог обращаться со мной как с ребенком.