Давид Боровский - Александр Аркадьевич Горбунов
– Какая же неправда, в чем? – спросил он у Сикорского.
Племянник Набокова ответил ему спокойно, с улыбкой:
– Не мог ваш колхозник Кузькин выиграть по суду у советской власти землю под свой огород. Не мог, уж извините…
Давид еле-еле дождался утра, чтобы рассказать Любимову о Сикорском. «Как же так случилось, Юрий Петрович, что мы проглядели, а из Швейцарии заметили? – спросил он у Любимова. – Ну, хорошо, тогда, в шестидесятые, когда запретили “Живого”, – понятно. А сейчас-то, при восстановлении, когда пала свирепая цензура?»
Любимов отмахнулся: «Да ладно там, пусть Можаев думает».
Давид рассказал Золотухину – он пожал плечами.
«Может быть, – размышлял Боровский, – переделывать нет охоты. Все уже сделано, и все давно отлично. И позади споры о целесообразности возобновления. И успех спектакля, и успех артистов. И внимание прессы. И Любимов вернулся…»
Прошло совсем немного времени.
Начало 1990-х сокрушило и Советский Союз, и Театр на Таганке… Раскол в жизни страны. Раскол в труппе. И череда судебных разбирательств в борьбе за раздел территории новой сцены и старой.
«Одни – за, – вспоминал Боровский. – Другие – против. Одним словом, – рас-кол. Невероятно, но почти все суды Любимов проигрывал.
И власть-то новая. И законы – ну почти – новые. А вот чиновники-то старые. “Кадры, которые решают все”, – прежние. Любимов и часть его артистов в знак протеста прекратили играть спектакли.
Театр умолк. Общественность молчала тоже. Любимов в прессе грозил отъездом из страны. Отъездом навсегда. Оставалась последняя надежда на независимый Верховный арбитражный суд. И вот вполне брехтовский финал.
Арбитражный суд Российской Федерации решение городского суда, несправедливое, расколовшее театр, оставляет в силе.
Я вспомнил улыбку гражданина Швейцарии Володи Сикорского: “Не может Кузькин выиграть суд у Державы. Не мо-жет”».
Глава восьмая
Шедевры «Таганки»
(начало)
Спектакли «А зори здесь тихие…» и «Гамлет» появились один за другим, в один год, 1971-й. Ошеломив всех. Даже, по наблюдению Риммы Кречетовой, «друзей “Таганки”», пребывавших под впечатлением от «разорвавшейся бомбы».
Как-то Борис Глаголин принес журнал «Юность» с новой повестью Бориса Васильева «А зори здесь тихие…» и предложил перевести ее на сцену. Любимов прочитал и согласился: «Пускай Глаголин и поставит». Что же касается вопроса «как», как это сделать на сцене, то сочинением декораций Юрий Петрович озадачил Боровского, в обсуждении «Зорь…» принимавшего активное участие.
«К теме прошедшей войны, – говорил Давид, – я всегда был неравнодушен. На нее выпало мое детство, и это стало неразрывным.
В послесловии повести Васильева старшина Васков, лишившись руки, демобилизовался из армии и стал прирабатывать рубкой дров. И я вспомнил, как в Киеве после войны были такие артели пильщиков и рубщиков. Когда мать покупала дрова, приходили двое, пилили, рубили и складывали в подвальный сарай. И представился мне такой пролог: стоят мужики, бывшие солдаты. Пилы и топоры в чехлах. Один из них без руки. Подходит девочка и спрашивает: “Не пойдете ли к нам, у нас два кубометра сосны”. Однорукий говорит: “Пойдем”. Ловко так он пилит одной рукой (кстати, я помню такого однорукого пильщика), а девочка смотрит: “Давайте я вам помогу”. “Да нет, ты что”, – и продолжает пилить. Отваливаются чурки. Постепенно звук пилы и эта девочка вызывают в его памяти лес, стрельбу, взрывы гранат и гибель девушек, в которой он считает себя виновным…
Я занимался “Зорями…”. И в то же самое время я, тоже параллельно, строил декорации на Киностудии Довженко для фильма Кости Ершова “Поздний ребенок”. По дороге в съемочный павильон всегда заходил на площадку, где собраны, как это бывает на всех киностудиях, всевозможные транспортные средства. А мне всегда нравились всевозможные средства передвижения. Начинал я с паровоза “Кукушки”, затем трамваи, кареты, автобусы, самолеты и пароходы… Так вот, там я заметил валяющийся кузов от полуторки. Просто один кузов. Собственно такой, каким вы увидели его на сцене через несколько месяцев. Ну, заметил и заметил. Ничего такого о нем не подумал. А потом…
Дело в том, что, размышляя о совсем, может быть, незаметном эпизоде, – появлении на сцене взвода девушек-зенитчиц, я никак не мог придумать, каким образом они являются. Ну не выходят же из-за кулисы. Когда интерьер – задумываться не о чем: дверь открылась, вошел человек. А когда никаких дверей нет?
Здесь кроется нечто важное. Как раз в этот момент происходит, может быть, главный сговор театра и зрителя.
Словом, в нашем спектакле на сцене должны появиться девушки-зенитчицы. Но ведь не просто же выйти. По жизни, как это было? Их привезли на машине, они с нее спрыгнули. И вот когда я увидел кузов, быстро стали выстраиваться картинки. Очень ведь выразительно девушки взбираются на грузовую машину. Я видел, и не раз. А прыгать из кузова на землю? В армейских одеждах. Прижимая коленки. В кирзовых-то сапожищах…
В ближайший из приездов в Москву, в кабинете Любимова, я стал все это рассказывать и рисовать всевозможные раскадровки. Вот отряд девушек в кузове. Едут. Кузов так и кузов эдак…
Любимова это не увлекло.
Ну, нет так нет. Через пару дней выкладываю новую идею. Есть известная фотография: 1945 год, ликующий народ на Красной площади в День Победы.
Во всю сцену – огромная эта фотография. Документ эпохи. Слышен шум ликующих людей, залпы салюта. И вот один восторженный из этой толпы отделяется и разворачивается своей фанерной изнанкой. По силуэту это получается похожим на дерево. Затем другой счастливый разворачивается… Таким образом может возникнуть лес. Когда же девушки гибнут одна за другой, эти “деревья”-изнанки вновь поворачиваются, возвращают ликующую толпу и залпы победного салюта…
Любимову понравилось: “Давай делать!” А я в сомнении: одно дело рассказывать. Фотография – это выставка, не театр. А Юрий Петрович: “Пускай. Приходят люди на выставку, а потом…” Стал меня убеждать, что все отлично. Я ведь только хотел показать, что я, мол, думаю, не дремлю. А он увлекся. Я расстроился, взял еще паузу для “подумать” и как обычно умотал в Киев.
Все больше и больше я приходил к выводу, что в “Зорях” необходимо было придумать аппарат-аттракцион для игры “в кошки-мышки”. Одни прячутся – другие ловят. Игра в прятки. Я искал такую “среду”, чтобы можно было неожиданно возникать и так же неожиданно исчезать.
Вспомнил артиллерийские маскирующие сетки. Ими прикрывают батареи, чтобы сверху не было видно. По цвету похоже на паутину леса. И “кружева” для игры света отличные… Если закрутить эту сетку цилиндром? Немецкий десант то внутри, то снаружи… А цилиндр вращать…
Потрясающую шерсть мы привезли из Паланги. Некрашеная. Цвета земли. Я попросил Марину связать мне кусок для цилиндра в макет. Маскировочная сетка – это
