Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
Но весьма важного и нужного для них не было налицо в казармах, а именно тюфяков и постелей.
Приняв все эти меры, я поспешил возвратиться на корабль, дабы донести адмиралу о состоянии, в котором я застал раненых. Армейский медик объявил мне, при выходе моем из палат, что в числе раненых уже много покойников, но что они не были похоронены. На мой вопрос, почему это не было сделано, он отвечал, что по правилам военным не имеют права хоронить людей, не зная каждого из них поименно. Подвернувшийся тут полковой священник подтвердил слова доктора, и я спросил их, где находятся покойники? Они отвечали: в кухне. Мы пошли туда; в ней была навалена сотня или две трупов, испускавших такой страшный смрад, что было невозможно устоять. Я велел священнику немедленно их хоронить, взяв это дело на свою ответственность. Сейчас же было приступлено к погребению покойников на близлежащем кладбище.
Спустившись с горы, я сел на гичку и поехал на адмиральский корабль. Как раз в это время в каюте адмирала Корнилова был П.С. Нахимов. Я рассказал обоим адмиралам всё виденное мною в казармах, и они с трудом могли поверить тому ужасному положению, в котором находились наши солдаты. Адмирал Нахимов, известный своею доброю душой и любовью к своим подчиненным и питавший всегда беспредельное уважение к высоким качествам и христианскому терпению наших нижних чинов[485], пришел в большое волнение и вдруг, как будто вспомнив о чем—то, с радостью бросился на меня и сказал: «Поезжайте сейчас в казармы 41—го экипажа[486]; скажите, что я приказал выдать сейчас же все тюфяки, имеющиеся там налицо и которые я велел когда—то сшить для своих матросов; их должно быть 800 или более. Тащите их все в казармы к армейским раненым». Тут он отдал приказание снарядить несколько сот матросов для доставления тюфяков. Вместе с ними я отправился за тюфяками, которые понесли и притащили в палаты. При виде тюфяков на лицах страдальцев явилась неописанная радость: они крестились и плакали. Матросы помогали подкладывать тюфяки под их изнеможенные члены, радовались с ними и даже вместе шутили.
Перед осадою и первое бомбардирование.
5—го октября 1854
Когда союзные армии совершили свое обходное движение и обратили все усилия против Севастополя с Южной стороны, то в городе начали с большою деятельностью строить батареи, и в несколько дней была выведена против неприятеля линия укреплений, начиная от бухты около Киленбалки, Малахова кургана, поперек конца Южной бухты между 3—м и 4—м бастионами и далее до батареи № 10—й. Свезенные с кораблей команды день и ночь тащили по улицам Севастополя на разные батареи и бастионы тяжелые судовые орудия. Ежедневно росли валы укреплений и немедленно же вооружались пушками со всеми принадлежностями. Всюду кипела работа. Адмиралы Нахимов и Корнилов воодушевляли всех моряков и сухопутные войска своим примером. Этот пример действовал на всех и вызывал геройское настроение. Контр-адмирал Вукотич[487], между прочим, у которого рассудок уже несколько времени перед войной лишился равновесия, но который ознаменовал себя в предшествующую Турецкую кампанию, 28—го и 29—го годов, своею неустрашимостью и лихостью, живший в Севастополе без особых по службе обязанностей, являлся каждый день на бастионы в полной парадной форме верхом и, воспламененный воинственным восторгом, обращался к командам морским и сухопутным с речами, стараясь передавать им свои чувства; и это имело действительно на них благотворное влияние. Корнилов не противился этим выходкам и, встречаясь с ним на бастионах, благосклонно к нему обращался и с ним разговаривал, не без некоторой улыбки, скорее сочувственной.
Было время (вскоре после оставления князем Меншиковым Севастополя для открытия сообщения с Россиею через Бахчисарай и Симферополь), когда гарнизон состоял всего из 12—ти или 18—ти тысяч защитников моряков и остатков нескольких сухопутных войск, понесших большие потери в Альминском сражении.
Дух во всех был изумительный: не только военные жители Севастополя самоотверженно исполняли свой долг, но купцы, самые мелкие торговцы, женщины, все просили позволения содействовать обороне. Корнилов принял их предложение: из купцов и лавочников были сформированы патрули, которым доверяли даже пароль; другие, и тоже женщины, работали и день и ночь и готовили патроны и заряды. При объездах Корниловым бастионов я сам слышал, как он говорил: «Ребята, отступления нам нет! Если я велю протрубить отступление, колите меня!». На это обыкновенно отвечали криками «ура» и словами: «Все готовы умереть с вами!». Арестанты и каторжники, которые до того времени содержались на понтонах и которые большею частью были приговорены за самые тяжкие преступления, решились единодушно обратиться к адмиралу Корнилову с просьбою взять их на службу, распределить по бастионам, объявляя, что они все готовы жертвовать жизнью для защиты отечества. Корнилов поверил их обещанию, велел их выпустить; они сейчас же поступили на бастионы, примерно исполняли свои обязанности, и большая часть их легла во время осады.
Наши работы быстро подвигались, но и неприятель воздвигал против всей линии наших укреплений ряд бастионов и батарей, которые соединялись траншеями, несмотря на постоянный и сильный огонь с наших батарей; можно было всё это время ожидать нападения или штурма союзных войск, для которых, при их многочисленности, было бы весьма легко завладеть городом. У нас были беспрестанные тревоги. День и ночь были в готовности встретить штурм[488]. Но неприятель упустил самое благоприятное для этого время, и наши бастионы делались с каждым днем грознее и грознее. Впрочем, мы не успели еще вывести траверсов в середине бастионов.
Я никогда не забуду, как после долгого и томительного ожидания, наконец, с вершины башни на Малаховом кургане, увидали мы на высотах над Бельбеком[489] подвигавшиеся по направлению к Севастополю войска с тысячами штыков, блиставших на солнце. В них мы узнали армию князя Меншикова! Этим сообщение с внутренними губерниями России было восстановлено. Хотя и до тех пор уныние в Севастополе не существовало, но при виде войск дух еще поднялся и с ним надежды на благоприятный исход войны. До того времени, надо сказать, проявлялось у нас некоторое нерасположение к кн. Меншикову, оставившему Севастополь почти без защиты; но потом, при сложившихся последствиях, мы должны были сознаться, что произведенное им, при необыкновенно трудных условиях, фланговое движение было решением почти гениальным, тем
