Из Курска в Рим. Воспоминания - Виктор Иванович Барятинский
В 1874 году, находясь в Неаполе, я обедал в гостинице за table—d'hôte[478] и заметил одного господина с дамой, которые на меня смотрели с особенным вниманием.
После обеда мы все пошли в гостиную, вдруг этот господин подходит прямо ко мне и говорит: «Pardon, monsieur, j'ai lu votre nom dans la liste de l'hôtel; seriez—vous le prince Victor Bariatinsky et avez—vous été au siège de Sébastopol?» — «Oui, monsieur». — «Ah! Ah! Je suis le frère du comte de Lagondie; permettez—moi de vous présenter à ma femme. Je suis heureux de faire votre connaissance: mon frère nous a souvent parlé de vous. Il vit encore et habite toujours Versailles, je vais lui faire part de la rencontre inattendue que j'ai faite»[479].
Приложение 2.
Moe намерение не было делать описание Альминского сражения, я хотел только передать разные впечатления, полученные мною в день сражения.
Я вынес из всего виденного мною убеждение, что неудачи наши в этом бою и в последующих военных действиях произошли единственно от подавляющего превосходства союзных армий в огнестрельном оружии. У французов было несколько стрелковых батальонов (кажется, более десяти) chasseursde Vincennes[480] и может быть других, вооруженных карабинами Minié[481]. У англичан вся пехота (как говорили) была уже тогда вооружена нарезными ружьями. У нас же были всего один батальон стрелковый и еще вроде одного батальона, наскоро сформированного и без всякой подготовки, из моряков; ружья же были у них весьма сомнительного достоинства. В пехотных полках было по 96 штуцерных; у остальных солдат были, если не ошибаюсь, кремневые ружья.
Вдобавок, тактика у нас была во многих отношениях отсталая. Наши войска стояли сплошными массами на склоне горы над рекою Альмой и представляли удобную мишень для неприятельских стрелков. Потеря в наших рядах была уже огромная от штуцерных пуль подвигающегося неприятеля, попадавших на расстоянии 600 или 800 шагов, между тем как наши могли действовать лишь на 200 шагов. Солдаты наши хорошо это понимали, и удивительная их стойкость и понимание долга были единственною причиной, что порядок и дисциплина не были нарушены. В сражении при Черной неприятель, стоявший на высотах, был атакован нашими войсками, но большая часть пехоты у французов была в рассыпном строю.
Флотские казармы и альминские раненые.
Сентябрь 1854.
Спустя несколько дней после отступления наших войск в Севастополь от поля сражения под Альмой, положение города и армии было критическое.
На другой же день после битвы, в ожидании наступления союзных армий, начаты были под руководством вице-адмирала Корнилова и подполковника Тотлебена сооружение новых сильных батарей на Северной стороне Севастопольской бухты. Главная опасность для Севастополя заключалась в возможности для неприятельских флотов прорваться в бухту и действовать соединено с союзными армиями, которые угрожали обложить город с береговой стороны.
На 3—й или 4—й день после отступления состоялся, по предписанию главнокомандующего князя Меншикова, военный совет из всех адмиралов и командиров судов.
Адмиралы Корнилов, Нахимов и большинство адмиралов и командиров судов предложили выйти в море и атаковать неприятельский флот, несмотря на несоразмерность сил[482]. Они объявили, что следует спасти честь флота, причинив как можно более вреда неприятелю, хотя и без всякой надежды сохранить наш флот. Все были готовы, сцепившись с неприятельскими кораблями, вместе с ними взорваться на воздух.
Капитан 1—го ранга Зарин[483], в личной храбрости и патриотизме которого никто не сомневался, заявил свое мнение, состоявшее в том, что можно бы спасти и флот и, быть может, и город, отнимая у неприятеля всякую возможность прорваться в бухту. Для достижения этой цели он предлагал жертвовать тремя линейными кораблями из самых старых и затопить их у входа на Севастопольский рейд. Результат военного совета был сообщен князю Меншикову, который приказал немедленно привести в исполнение проект капитана Зарина. Были назначены три линейных корабля: «Силитрия», известный всем черноморским морякам как бывший некогда образцовым кораблем под командой Павла Степановича Нахимова, «Три Святителя» и «Селафаил». Те, которые знали, какой дух существовал в Черноморском флоте, как были привязаны к судам и флагу все служащие на них, от командиров до последнего матроса, могут понять, какое чувство овладело нами при объявлении такого приказа.
В день потопления этих судов, на Севастопольском рейде стояла эскадра под командою вице-адмирала Корнилова, который имел свой флаг на стодвадцатипушечном корабле «Великий Князь Константин». Я состоял тогда при нем старшим флаг—офицером. Он послал за мною около 9—ти часов утра и рассказал, что он только что узнал, что несколько тысяч наших солдат, раненых в Альминском сражении, лежат во флотских казармах на южной стороне уже несколько дней, почти без всякой помощи и в самом бедственном положении. Он мне приказал сейчас же требовать по сигналу со всех судов эскадры медиков, фельдшеров со всеми принадлежностями и аппаратами для раненых, и поручил мне дело подания им помощи. Сигнал был поднят немедленно, и через несколько минут со всех судов отвалили гребные суда и пристали к борту адмиральского корабля. Доктора и их помощники вышли и явились на шканцы[484], ожидая приказаний. Адмирал Корнилов тут еще повторил мне, что он надеется на мои распоряжения для облегчения участи несчастных раненых и приказал не жалеть никаких средств. Я спустился в гичку и, сопровождаемый всеми медиками флота, въехал в Южную бухту. Мы все вышли на берег и поднялись по крутой горе, на вершине которой стоят казармы. Я знал, что в это время корабли, обреченные на гибель, должны были уже медленно погружаться в воду; мне недоставало духа смотреть назад на приведение в исполнение этого ужасного приговора.
Вошедши в казармы, я был встречен армейским медиком, который был в совершенном изнурении: их было всего два человека на несколько тысяч раненых, и он объявил мне, что уже несколько дней как все средства истощились. Входя в палаты, я был поражен ужасным воздухом и зловонием, и картину, мне представившуюся, невозможно описать. Во всех палатах лежали на голом полу по нескольку сот солдат с оторванными членами, с самыми страшными ранами, которых не успели перевязать; у некоторых из них были видны огромные черви, двигавшиеся в ранах. Между людьми были умирающие и уже несколько покойников. Несмотря на эти ужасные страдания, было слышно мало криков, только стоны. Лица у многих просияли при виде помощи, им посланной.
