Слабак - Джонатан Уэллс
– Что ты имеешь в виду? – в шоке спросил я.
– Позволь объяснить, потому что, очевидно, ты слишком туп, чтобы понять. Ты сдал всю конфиденциальную информацию Эрику. А тот по какой-то идиотской причине подробно уведомил обо всём Эллен. А уже та позвонила твоей матери и растрезвонила ей. Неужели ты не догадывался, что так всё и произойдёт? – спросил отец, сверля меня выпученными карими глазами. – Нет? Неужели не пришло в голову, когда и кому Эрик повторит сказанное тобой?
– Мне жаль. Мне жаль… – забормотал я.
– Конечно, сейчас уже жаль. А почему же тогда не было? – спросил он, оставив вопрос висеть в воздухе. – Проведи меня через свои мысли, Джон. Ты надеялся произвести на него впечатление? Это я могу понять. Но бумажка – это тупость!
Мне стало стыдно. Я повесил голову и стал ёрзать освобождённой ногой под столом.
– Осознаёшь ли ты своим жалким подростковый мозгом, как сильно твоя мать презирает меня сейчас? Или ты именно этого и добивался? Если твоя цель – наш развод, то ты всё делаешь правильно. Молодец! – добавил он с сарказмом. – Тогда забирай, она твоя! Ты же всегда хотел свою мать лишь себе, не так ли? Ну что ж, можешь забрать, – ядовито заявил он, проявляя былую ревность к нашему с ней товариществу.
– Нет, я не хочу этого. Я хочу, чтобы вы оставались женаты, – робко возразил я.
– Тогда ты выбрал странный способ показать это.
Я заметил, что он выглядел измученным. Очевидно, что почти не спал накануне. Его нижняя губа выгнулась и дрожала, а глаза были в красных прожилках. Было ли правдой то, о чём он говорил? Неужели они расстанутся из-за меня? От одной этой мысли меня одолели отчаяние и чувство вины.
Я начал повторять себе: «Ты этого не хотел, ты этого не хотел».
Я же не специально забыл номер Натали в кармане. Всё произошло случайно. Лицо Натали исказилось, когда я попытался вспомнить её – ещё до того, как вследствие моей небрежности её лик окончательно померк.
– Прости, папа… – я просто не знал, что такого ещё тут можно сказать.
– Я проговорился Эрику, когда в первый раз остался у Митников, потому что он меня ненавидел. А когда он пересказал услышанное своим друзьям, я понял, что у меня большие проблемы. Но я и представить себе не мог, что он всё расскажет своей матери. Ведь, как я понял, они едва разговаривают.
– Ты поэтому больше к ним ни разу не приходил? – уточнил отец.
– Да, – ответил я.
– А ещё, – попенял он, уже более спокойно, – Эллен жаловалась, что ты никогда не доедаешь то, что тебе дают.
– Мне жаль, – снова повторил я.
– Ладно, прощаю тебя, даже если твоя мать никогда теперь меня не простит. – Но дарованное прощение не прозвучало от души.
– Она заявила, что хочет развестись, но я не верю, что она действительного этого хочет. Она об этом и раньше не раз говорила. Очевидно, у нас разные представления о любви, – добавил отец. – У неё романтические и чистые. Прямо неземные. Мои, скажем так, более практичные. Я никогда не притворялся, что я идеален.
Отец, конечно, всё преуменьшал. Практичность не оправдывала частый флирт и похождения, о которых он рассказывал, даже не важно, случались ли они на самом деле или нет.
– Вот почему, когда я тебя в первый раз отправил к этой… как её там… то строго наказал, что твоя мать никогда не должна узнать об этом. Ты что, мне не поверил?!
Он обвинял меня. А поскольку я не знал достойного ответа, то не был уверен, что вообще должен хоть что-то сказать. Неосознанно я снова занялся своей стопой под столом и стал играть с ней. Я двигал ею из стороны в сторону, как будто некий прибор, который при правильном повороте мог сделать меня невидимкой и помочь удрать.
* * *
Заказанный ужин уныло лежал на наших тарелках и словно бы пялился на нас. Отец откусил несколько кусочков идеально прожаренного стейка. Я ткнул в мясо вилкой и поводил им по тарелке. На вкус стейк был как опилки, даже с моим любимым беарнским соусом. Но я заставил себя проглотить как можно больше.
Остаток трапезы прошёл в тишине, если не считать металлического звона столовых приборов. Я слышал, как посетители в других секциях смеялись и звенели бокалами, как будто находились очень далеко, мы же оказались заключены в нашу отдельную секцию – видимо, для страданий. В кои-то веки папа не прокомментировал и даже не заметил, как мало я ем.
«На самом деле они не собираются разводиться! – успокаивал я себя. – Он просто сказал так, чтобы меня напугать».
Я покосился на отца. Тот выглядел угрюмым, подавленно глазел на свои колени. Раньше я никогда не видел его таким «настоящим», лишённым напускной бравады.
– По крайней мере ты хотя бы мог съесть свою еду, Джон? Ты же не набрал ни унции. Что с тобой не так? Всё такой же хлюпик, каким был три или четыре года назад, – добавил он.
Затем крепко сжал мою левую руку.
– Куриное крылышко, – произнёс он недовольно.
* * *
Позже, в темноте, мне привиделось предательское лицо Эрика. Но с чего папа решил, что я смогу сохранить такой важный секрет? Затем дверь спальни открылась, и я почувствовал запах маминых духов. Она подтянула простынь за плечами Тима. А потом, забравшись на подлокотник кресла, натянула на меня одеяло, погладив по волосам.
Я чувствовал, что она – единственная, кого я действительно предал. Чувство вины камнем лежало на груди. Хотелось скинуть этот камень и умолять её о прощении, но я не мог произнести ни слова. И от каждого нового её прикосновения к моим волосам мне становилось больно.
На следующее утро мама повела меня покупать новые брюки – взамен тех, что пришлось разорвать по швам ради гипса. Она пояснила, что столь грубо разорванные штаны уже не восстановить.
Раньше ездить в универмаг «Уайт-Плейнс» считалось одним из наших любимых дел, но в тот день поездка получилась мрачной. Мама включила кассету Дилана Томаса, которая с готовностью зажужжала в автомобильной стереосистеме. Я давно не слушал эту запись, и теперь его голос звучал суровее, чем раньше. Возможно, жизнь оказалась серьёзнее и мучительнее, чем я думал. Голос Томаса погрузился в меня, когда он читал стихотворение о своём отце: сидящем в одиночестве на обрыве, впитывающем последний
