Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Это заявление снимало с Маяковских все подозрения в незаконном хранении оружия. Но у каждого пистолета существовал номер, по которому легко было определить, кому он принадлежит. Махмут-Беков учёл и это:

«На ношение этого револьвера, номера которого я не помню (так как их у меня было не один), я имел право по должности до 15 января, а по переводе моём в Почтовое ведомство я просил тотчас же ходатайства московского почт-директора перед вашим превосходительством о разрешении мне ношения оружия ввиду угрожающей мне опасности со стороны революционеров (так как на меня были неоднократные покушения) и неудовольствия арестантов».

Интересная складывалась ситуация. Бывший тюремный охранник, который вызывал своим неласковым обхождением «неудовольствия арестантов», выливавшиеся в «неоднократные покушения», хлопотал за молодого человека, считавшегося членом «шайки грабителей».

Впрочем, Махмут-Беков не только хлопотал. Его бумага называлась «Прошением», а просьба у него была такая:

«Ввиду вышеизложенного, я решил беспокоить ваше превосходительство с покорнейшей просьбой приказать, кому следует, возвратить мне мой револьвер по моему адресу: Добрая слободка, д. № 25 Дурновой, кв. № 5.

Махмут-Беков.

28/1 – 1909 г.».

Послав на Почтамт запрос и убедившись в том, что Махмут-Беков в самом деле обращался за разрешением носить оружие, генерал-майор Александр Александрович Адрианов распорядился вернуть браунинг хозяину.

Тем временем заскучавший от отсутствия допросов Маяковский тоже составил прошение:

«В Московское охранное отделение

Содержащегося

при Сущёвском полицейском доме

Владимира Владимировича Маяковского

Заявление

Покорнейше прошу вас вызвать меня в Охранное отделение для дачи дополнительных показаний.

Владимир Владимирович Маяковский.

8 февраля 1909 года».

Но дни тюремного заключения тянулись, а на допросы его не вызывали.

И тут неожиданно возникли другие дела и заботы. Хлёстов пишет:

«В то время среди сидевших политзаключённых были люди намного старше Маяковского, сидевшие много раз в тюрьме, бывшие в ссылке. Тем не менее, они выбрали его старостой, и он очень хорошо выполнял эти обязанности: был настойчив, требователен, когда нужно, гремел своим басом на весь тюремный коридор.

Однажды нам принесли испорченную пищу. Он настоял, чтобы её переменили.

Маяковский сумел объединить заключённых: все наши решения принимались единодушно. Благодаря его настойчивости нам продлили время прогулок. Он ухитрился собирать политических в одну камеру, где я развлекал своих товарищей пением.

Иногда остроумной шуткой смешил надзирателей и заставлял их делать то, что ему было нужно.

Когда я спросил одного из надзирателей: «Почему вы его так слушаетесь?», надзиратель усмехнулся:

– Парень уж очень занятный, а голосина-то какой – ему бы начальником быть или командиром».

Прошение градоначальнику

Между тем Московская судебная палата разослала копии обвинительного акта всем, кто ожидал суда по делу о нелегальной типографии. Акт за номером 1071 получил пристав Петровско-Разумовского участка. Акты за номерами 1073 и 1075, предназначавшиеся Владимиру Маяковскому и его матери, вручены не были, так как адресатов по указанным адресам не оказалось.

Пристав Сущёвской части, тоже получивший акт, 20 января 1909 года ответил следователю судебной палаты:

«… уведомляю ваше высокоблагородие, что состоявший под надзором полиции по вверенному мне участку дворянин Владимир Маяковский из-под такового скрылся, по розыску его мною распоряжение сделано».

Приступил к розыску и пристав Петровско-Разумовского участка – он обратился в адресный стол. 24 января ему пришёл ответ:

«По сведениям Московского адресного стола… сын багдадского лесничего Владимир Владимирович Маяковский… 4 мая 1908 года выбыл в город Самару».

Копии обвинительных актов были тотчас отправлены в Самару, откуда 3 февраля ответили:

«В.В.Маяковский на жительстве в г. Самаре не значится».

Когда семью Маяковских всё-таки разыскали, от неё потребовали объяснений. Пришлось написать:

«В 3-й Уголовный департамент Московской судебной палаты

Людмилы Владимировны

Маяковской

Заявление

Ввиду того, что моего брата, Владимира Владимировича Маяковского, считают скрывающимся в городе Самаре, я, его сестра, заявляю, что он всё время жил с семьёй в гор. Москве, а летом в Соломенной Сторожке Петровско-Разумовского участка. В данное время он находится в Сущёвской части под стражей.

Л. Маяковская

10-го февраля

Москва. Долгопрудная ул.

д. № 47, кв. 38».

12 февраля мать Маяковского отправилась на приём к градоначальнику Москвы и подала прошение, начинавшееся так:

«Его превосходительству

господину московскому градоначальнику

Вдовы коллежского асессора

Александры Алексеевны Маяковской

Прошение

Мой муж прослужил 24 года на Кавказе и умер 3 года тому назад, будучи лесничим, и оставил меня без всяких средств с тремя учащимися детьми…».

Видимо, ещё не зная, что вопрос об обнаруженном в их квартире оружии уже решён, она объяснила, откуда появился браунинг:

«… владельцем его оказался мой кум, помощник начальника С-Петербургских мест заключения, Махмут-Беков, перешедший на службу в Москву и остановившийся на несколько дней у меня. Оказывается, переходя, он бросил револьвер в сундук, крикнув об этом мне, выходя, в дверях, но я, должно быть, за шумом перевозки не расслышала».

Но главным героем этого прошения был, конечно же, её сын, которого…

«… я определила в гимназию, откуда через год его пришлось взять по болезни (катар легких) и за отсутствием средств. Вот этого-то мальчика, ваше превосходительство, сына отца, беззаветно и безупречно прослужившего 24 года, ныне обвиняют в политических преступлениях».

Называя своего арестованного сына «мальчиком», Александра Алексеевна явно перегибала палку – ведь даже по словам околоточного надзирателя Пантелеймонова, её сыну было «на вид около 21 года». Впрочем, мать и дальше продолжала сильно лукавить, написав: