Константин Симонов - Четыре шага (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 1)

- Товарищ командующий, разрешите пригласить вас перекусить...

- Пошли! - Ефимов широким жестом захватил всех, оказавшихся рядом, и первым вошел в стоявший тут же, у пирса, опустевший домик командного пункта. Там, внутри, не было ровно ничего, кроме накрытого белоснежной скатертью стола с бутылками и бутербродами. Стол стоял, как вызов судьбе и немцам. Все, не садясь, выпили по стакану вина, глядя в красные от пожара окна. И Ефимов и моряк понимали, что этот их последний не то ужин, не то завтрак на пирсе - щегольство и даже мальчишество, но в то же время он - и последняя их молчаливая пощечина врагу, только сейчас, с опозданием на сутки, опасливо подходившему к окраинам вымершего города.

Дожевав бутерброды, все спустились по трапу на плясавший под ногами катер. У Ефимова были тяжелые, свинцовые от усталости глаза. Вспышка озорства прошла. Впереди был Севастополь, а позади - два месяца боев по колено в крови и все-таки, несмотря на всю эту кровь, оставленная Одесса...

- Так-то, товарищ корреспондент, - сказал Ефимов, невесело глядя в глаза Лопатину своими свинцовыми глазами. И отсвет пожара на миг сделал их кровавыми...

Нет, какое уж туг счастье! Просто люди делали все, что могли.

Такое чувство действительно было. Но под ним - горечь, залитая в душу по самую пробку.

Лопатин так долго молчал, что Рындин, наверное решив, что он обиделся, подошел, положил ему руку на плечо и сказал, что насчет вранья он пошутил, хотя с кем не бывает - и разведчик иной раз наврет как сивый мерин, и у писателей не без этого.

Лопатин кивнул и объяснил, что вспомнил про Одессу и задумался, поэтому и молчал.

Рындин, забыв свою тяжелую руку на плече у Лопатина, глубоко вздохнул:

- Жалко ребят! - Ребятами он называл всех хороших, по его мнению, людей - от солдата до генерала. - Как они теперь там, в Севастополе? Из осады в осаду! И когда вы их еще увидите...

Вот и я, - он еще раз вздохнул, - сам напросился под Москву, а сегодня стою всю дорогу, травлю за борт и думаю: прощай, Заполярье, прощайте, дружки-разведчики, прощай, подводная холера - капитан-лейтенант Иноземцев. Со всеми ругался, а всех жалко!

И никакое Информбюро не скажет, когда вас снова увижу... Фронтто какой! Махина! - воскликнул он, наконец освободив плечо Лопатина и широко раскинув руки. - Отсюда до Севастополя! И людей на нем - нет числа, и умирают каждый день многие тысячи...

А мы тут, как песчинки. Лазаем в разведки из-за какого-нибудь мостика или трех пушчонок и радуемся, словно золотое яичко снесли... А кто умрет завтра, а кто в еам:ый последний день - не нам выбирать. А кто доживет до конца - с того чарка! Так, что ли, товарищ Лопатин?

Спросил и, словно устыдясь своей растроганности, во всю глотку гаркнул на луну:

- Ну что ты прямо, как фара, в глаза лепишь!

Море и небо сейчас, при свете луны, были почти одного и того же густого, ровного серого цвета, и только на горизонте, где смыкались два их серых полотнища, появилась чуть заметная пятнистая чернота.

- Что это? - показал на нее Лопатин.

- То самое, куда идем, Норвегия.

Судя по всему, дело шло к высадке. Палуба заполнилась белыми фигурами разведчиков.

"Теперь уже скоро", - подумал Лопатин, и мысль, что через пятнадцать или двадцать минут он сойдет на землю, где нет наших, а есть только немцы, смутила его своей непривычностью.

Иноземцев поднялся на палубу последним и сразу подошел к Рындину. Отойдя в сторону, они поговорили о чем-то, и Рындин подозвал Лопатина:

- Может, останетесь на охотнике, больно уж ночь светлая?

Лопатину захотелось сказать "да", но он сказал "нет", понимая, что Рындин ничего другого и не ждет, а свой вопрос задал по настоянию Иноземцева.

- Ну, что я тебе говорил? - отойдя от Лопатина, сказал он Иноземцеву таким громким шепотом, что его мог не услышать только глухой.

У берега было мелководье и камни, охотник не смог подойти вплотную сходней не хватило, их нарастили досками, и двое краснофлотцев из команды влезли в ледяную воду и страховали перебегавших по доскам разведчиков, чтобы они выбрались на берег сухими.

Но Лопатин все-таки ухитрился окунуть в воду одну полу маскхалата. Она скоро замерзла и гремела на ходу, как жестяная, все пятнадцать километров, что они шли пешком по берегу.

И этот звук, казавшийся самому Лопатину неправдоподобно громким и отовсюду слышным, вспоминался ему потом, пожалуй, чаще, чем все остальное, происходившее с ним в ту ночь.

22

Когда морской охотник, взяв обратно на борт разведчиков, возвращался в Полярное, зарево подожженных немецких складов и взрывы боеприпасов провожали его еще целый час. Потом стало тихо.

Под утро, когда уже были в своих водах, огибая с севера Рыбачий полуостров, качка совсем прекратилась. Рындина больше не травило, но он был в дурном настроении - злился, что его последняя диверсия обошлась без боя с немцами.

- Видите, - сказал он, подойдя к Лопатину, - шутил про чертову дюжину, а на поверку так оно и вышло - плюнуть и растереть!

Он сердито сплюнул за борт:

- Разве я об этом мечтал, когда шел?

Теперь, когда возвращались, Лопатину, тоже задним числом, начинало казаться, что и он не об этом мечтал. Когда опасность миновала, сделалось обидно, что немецкие патрули удрали в горы, не приняв боя, и разведчикам оставалось только жечь и крошить все, что у немцев было там, на этом мысу.

- А у вас раньше так бывало? - спросил Лопатин у Рындина.

- Один раз еще хуже было. Высадились, как говорится, не на тех координатах, два часа пустые скалы подметали клешами и отбыли восвояси. Но это когда было, а теперь прощальная гастроль - и такая неудача!

- Почему считаете, что неудача? - спросил Иноземцев. Он и до этого стоял рядом, облокотившись о поручень и глядя в воду, но молчал так упорно, что казалось, промолчит до самого Полярного.

- Не повоевал напоследок, - сказал Рындпн.

- Задание выполнили полностью и без потерь, - сказал Иноземцев. - Я лично, наоборот, считаю, что удача.

- Для тебя удача, для меня неудача, - вздохнул Рындин и спросил Лопатина, долго ли еще он пробудет здесь, на севере.

Лопатин сказал, что нет, уже получил вызов и, как только напишет корреспонденцию и согласует ее у них, в морской разведке, сразу уедет в Москву.

- Жаль, - сказал Рындин, а то еще раз-другой сходили бы тут без меня с Иноземцевым, он бы вам рекомендацию в партию дал.

Как, Иноземцев, дал бы корреспонденту рекомендацию?

- Если, сколько положено для этого, вместе прослужили бы - дал, сказал Иноземцев.

- А сколько положено? - спросил Рындин.

- А что, вы не знаете?

- А ей-богу, не знаю. Знал, да забыл. Месяц в одной части, что ли? Я теперь пехота, теперь мне с вами не служить...