Алан Милн - Слишком поздно

Моей главной целью по-прежнему был «Панч», и к этой цели я ни на шаг не приблизился. Каждую неделю я отправлял им рассказ или заметку, и каждую неделю мои работы возвращались. Нелегко придумать, куда девать отвергнутые заметки. Если в «Сент-Джеймс газетт» не понравилась «Весна в Чернолесье» (1200 слов), оставался шанс, что в «Вестминстере» от нее придут в восторг; а если и в «Вестминстере» скривятся — может, «Глобусу» будет в самый раз. Надеяться можно бесконечно, а как раз надежда мне была и нужна. Но у отвергнутой «Панчем» заметки в шестьсот слов на счастливое будущее надежды мало. Ей одна дорога — в мусорную корзинку. На счастье, в недавно созданном журнале под названием «Байстэндер» охотно принимали стихи. Редактор не был формалистом, как Оуэн Симан; анжамбеман не разрывал ему душу, и, хотя он платил всего гинею за серию стихотворений, сама мысль об утешительном призе придавала мне бодрости. В «Панч» я стихи посылал тоже.

В те дни бытовала легенда, будто за шутку, опубликованную в «Панче» — с иллюстрацией или без, — платят пять фунтов стерлингов. В апреле у меня впервые приняли произведение — абзац в четыре строчки. Если за него заплатят пять фунтов, можно считать, что моя литературная карьера состоялась… Но можно ли на основании одного абзаца сказать, что я пишу для «Панча»? Вряд ли. Впрочем, терзаться сомнениями мне пришлось недолго. На следующей неделе случилось чудо: мои стихи проскочили в печать, каким-то образом обойдя Симана. Наконец я стал автором, печатающимся в «Панче»! А в следующем номере появился мой рассказик в прозе — узенький такой столбец. Тем самым мое положение упрочилось. Жизнь была прекрасна. Я доказал, что способен прокормиться литературой. Когда-нибудь я стану редактором «Панча». Счастливее меня не было человека в Лондоне.

«Панч», как и большинство журналов, выплачивает гонорар ежемесячно. В начале мая мне пришел чек за все три апрельских публикации. Сумма чека составила шестнадцать шиллингов и шесть пенсов. Бессмыслица какая-то. Я написал Руди Леману, спрашивая, как это понимать. Он ответил: «Милый мальчик, это просто свинство. Я сейчас же напишу Филу». Имелся в виду один из владельцев «Панча», Фил Агнью. Ответ Фила, по сути, сводился к тому, что для начинающего довольно и одной чести печататься в «Панче», а уж когда честь слегка поистреплется, можно будет увеличить гонорар.

Такую честь я себе позволить не мог. Печататься в «Панче» не имело смысла. Я отказался от будущей должности редактора.

К счастью, очередной штурм «Сент-Джеймс газетт» наконец-то увенчался успехом. Я водил воображаемую девушку в зоопарк, в Тауэр, в Эрлс-Корт, и оттуда мы плавно проследовали в печать. В июле я пришел в редакцию «Сент-Джеймс» и потребовал постоянной работы. Я видел себя в роли театрального или литературного критика. Редактор предложил зайти к нему в августе и написать пару-тройку статей для рубрики «Ежедневные заметки». Я заметил, что рубрика политическая, а я либерал.

— Не имеет значения, — ответил он. — Мы вам скажем, что писать.

Я холодно произнес, что никто не может мне указывать, что писать.

Он сказал:

— Всего хорошего.

Чуть позже он перешел из «Сент-Джеймс» в либеральную газету. Не спрашивайте, каковы были его собственные убеждения. Откуда мне знать?

«Сельской жизни» требовался помощник главного редактора, «Гибберт джорнал» — тоже. Я подал заявления в оба издания. «Сельской жизни» я рассказал о своих достижениях в спорте, о редакторстве «Гранты» и о своих детских коллекциях бабочек и птичьих яиц. «Гибберт джорнал» я сообщил о своем глубочайшем интересе к философии и теософии, о своих детских коллекциях бабочек и птичьих яиц, о своих достижениях в спорте и о том, что редактировал «Гранту». Ни там ни там меня на работу не взяли.

В августе я написал очень смешной, по моему мнению, диалог о знаменитых борцах, Гаккеншмидте и Мадрали[33]. Я даже видел их матч: заплатил четыре фунта десять шиллингов за место, опоздал на шестнадцать секунд и в результате пропустил первый, пятнадцатисекундный раунд. Зато увидел второй — он продолжался полторы минуты. Дорогостоящий вечер, очень хотелось добиться возмещения хотя бы части расходов. Редактор «Сент-Джеймс газетт» компенсировать не пожелал, равно как и редактор «Вестминстера» и все прочие лондонские редакторы. Я печально бросил диалог в мусорную корзину. Жизнь вдруг показалась необычайно трудной. Вдруг я вспомнил, что есть еще такой журнал — «Панч» и там дают пару шиллингов за статью. Все равно больше никому мой диалог не нужен, а полкроны — это, как говорится, полкроны. Вряд ли мне заплатят меньше. Я вытащил листки из корзины, отряхнул от пыли и послал в «Панч». В «Панче» диалог напечатали и прислали мне чек на два фунта пять шиллингов.

Все снова было прекрасно. Я доказал, что способен прокормить себя литературой. Когда-нибудь я стану редактором «Панча». Не было в Лондоне человека счастливее меня.

В сентябре исполнился год моего писательства. Я заработал двадцать фунтов и потратил все отцовское наследство.

Глава 11

Отец «всегда говорил» (а в случае моего отца эта фраза приобретает почти буквальный смысл), что природа предназначила ему быть миллионером. У него был дар тратить деньги легко и со вкусом. Этот дар я унаследовал. Правда, у нас транжирство сочеталось с шотландским здравомыслием и пресвитерианским страхом «неправильности» в денежных делах. Мы заранее определяли для себя рамки допустимого и в их пределах пускались во все тяжкие. Уж если решено, что такую-то сумму позволительно потратить, то тратили мы ее безоглядно. Сегодня я могу жить счастливо без машины и без загородного домика, но я не смогу быть счастлив, если придется ограничивать себя в покупке мячей для гольфа, в поездках на такси, хороших местах в театре и на трибунах крикетных матчей, рубашках и пуловерах, чаевых, подписке на газеты и журналы, книгах и хороших винах. В сущности, для меня расточительность в мелочах важнее одной крупной траты. А когда мои доходы вынуждали обходиться без всех приятных вещей, перечисленных выше, я был доволен и счастлив, напропалую тратя деньги на автобусные билеты и сливочное масло.

А потому, зная, что у меня лежат в банке триста фунтов, я их тратил в своем стиле. Много на табак, практически ничего на крепкие напитки. Кеб до «Лорда», ибо к «Лорду» можно подъезжать только в кебе (ах, как много потерял этот ресторан с исчезновением кебов!), а в прочие места на автобусе, причем исключительно наверху (ах, как много Лондон потерял с появлением двухэтажных автобусов!). Футбол и крикет между выпускниками Вестминстера по субботам. Пока я еще был богат — обеды и театр с Кеном. Я вроде бы ничего и не тратил, а деньги улетали.