Алан Милн - Слишком поздно

Амелией звали ту девушку, которую я иногда брал с собой на прогулку в «Сент-Джеймс газетт». Я покраснел — не от смущения, поскольку на самом деле никакой Амелии в то время не существовало, а от гордости, что кто-то поверил, будто она настоящая.

— Нельзя ли сделать так, чтобы стало тридцать шиллингов? Тогда я смогу чувствовать, что мои заметки печатаются у вас не от случая к случаю, а на прочной основе.

— Понимаю вашу точку зрения. Пусть будет двадцать пять. Это достаточно прочная основа.

— Да, конечно. Большое спасибо.

Не требовалось высшего образования по математике, чтобы подсчитать, что в итоге выходит шестьдесят пять фунтов в год. А я уже решил, что от «Панча» буду получать за год не меньше тридцать пяти. Какой отсюда следует вывод? Очевидно, бегом в Сомерсет-Хаус, перехватить Кена, пока он не ушел, и вместе где-нибудь недорого поужинать. Сто фунтов в год мне обеспечены — это надо отметить.

В марте отцу исполнялось шестьдесят. В шестьдесят он собирался уйти на покой. Отец пошел на это ради матушки: «Ты же ее знаешь — пока есть работа, которую она в состоянии сделать, она будет трудиться. До сих пор сама режет мясо к обеду! А годы уже не те. У нее была трудная жизнь, пусть наконец отдохнет». Матушка же говорила: «Все это чепуха, милый. Ты же его знаешь. Я в жизни своей ни дня не болела. А отец у тебя здоровьем слаб. Он всю жизнь надрывался, ему нужно наконец отдохнуть».

Предстоящие годы в отставке привлекали отца больше, чем матушку. Ему казалось, что для него открыты любые сферы деятельности, кроме разве что искусства. Самая ответственная должность будет ему по плечу. Иногда он рассказывал нам, что намерен делать, если вдруг станет премьер-министром, лордом Робертсом или президентом Мэрилебонского крикетного клуба. Воображаемые диалоги между отцом и будущими подчиненными излагались всегда прямой речью, что придавало им удивительую реалистичность.

— Вызываю я главу администрации и говорю ему: «Давайте-ка»…

Мы так и слышали ответный щелчок каблуками и бодрое: «Будет сделано!» Едва ли отцу в самом деле предложили бы один из этих постов, но по крайней мере он был теперь свободен и открыт для любых возможностей. Ему всего шестьдесят, он еще может проявить себя самыми разнообразными способами. Хотя бы наконец послушает хорошую музыку!

Школьные учителя, безусловно, слушают или невольно слышат очень много скверной музыки, однако это не значит, что мир хорошей музыки для них закрыт. Отец почему-то вообразил, что Ковент-Гарден и «Куинс-холл» доступны лишь тем, кто удалился от дел и переехал жить в деревню. Вряд ли он хоть раз сходил на настоящий, качественный концерт; уверен, что он не видел ни одной оперы; тем не менее в его душе укоренилось глубокое убеждение, что он всю жизнь в силу обстоятельств был лишен хорошей музыки. Мне часто снится один и тот же сон: будто я надеваю щитки для ног, чтобы выйти на крикетное поле, и никак, никак, никак не могу застегнуть пряжки. Вот и отец, словно во сне, видел себя постоянно рвущимся к «Альберт-холлу» и постоянно терпящим неудачу. Наконец-то он сможет туда попасть!

Весь весенний триместр семейство подыскивало новое обиталище. Подальше от проторенных путей, чтобы было недорого и среди природы; не слишком далеко от Лондона, чтобы сыновья могли приезжать на выходные. Такое сочетание положительных качеств найти непросто. Великое открытие совершили мы с Кеном: в деревушке с непритязательным названием Стипл-Бампстед, в Эссексе, если вам нравится Эссекс, а если нет — на границе Саффолка. Отец в молодости жил и преподавал в Эссексе и очень не любил об этом вспоминать. Итак, в начале апреля он попрощался со Стрит-Кортом, где до сих пор сохранили о нем добрую память, и оставил свой новый адрес на случай, если кому-нибудь вздумается ему написать: Бродгейтс, Стипл-Бампстед, близь Хейверхилла, САФФОЛК».

Мы с Кеном приехали к родителям на Пасху. В понедельник местный крикетный клуб открыл спортивный сезон на лугу между оградой нашего сада и кладбищем при церкви. Коров отогнали в сторонку, чтобы не мешали при подаче, все оставленное ими убрали и разметили поле. Если команда Бампстеда проиграет жеребьевку, матч начнет бородатый коренастый владелец коров, виртуозно владеющий самыми хитроумными приемами. Поскольку день был выходной, вся деревня спозаранку стянулась на поле с мячами и битами, собаками и детскими колясками. Пока молодежь проводила неофициальную разминку по углам, старшие стояли у кромки поля и беседовали о жизни. В ходе обсуждения разгорелся спор между деревенским полицейским (в форме) и посторонним солдатом (тоже в форме) по поводу сравнительных достижений того и другого на поприще крикета. Решить спор словами не удалось, хотя каждый доказывал свою точку зрения с огромным пылом. И тогда остальные участники дискуссии подали идею — выяснить истину коротким матчем в одну калитку. Солдат считал такое состязание излишним.

— Этот? — хмыкнул он с презрением. — Куда ему против меня!

— Это ему куда против меня, — немедленно отозвался полицейский.

— Мне-то? Да я его под орех разделаю.

— Ну и я. Как раз точно то же самое.

— Я все его подачи прямо на кладбище отправлю, — заявил солдат. — Вот прямо все до единой, чтоб меня черти разорвали!

— И я, — сказал полицейский. — На погост и даже дальше. И хватит выражаться — тут, между прочим, дамы и маленькие дети. Намотайте себе на ус, молодой человек: я все ваши подачи отправлю к чертям собачьим прямо в церковь и через церковную крышу, вот так. Тоже мне!..

Приятели увлекли спорящих на поле, и скоро полицейский уже стоял с битой в руке, а напротив него — солдат с мячиком.

— Начали! — скомандовал арбитр.

Двадцать минут спустя полицейский по-прежнему стоял у калитки с нулевым счетом. Не меньше трех мячей пролетели совсем близко, но шанс он упустил. Устав махать битой, он объявил свой иннинг законченным. Полчаса спустя его противник все еще стоял у калитки с нулевым счетом. У солдата возможностей отбить было меньше, и он их все прохлопал. За него, помирая от смеха, конец иннинга объявили зрители. На поле снова вышел полицейский. Мы с Кеном, тоже погибая от смеха, слезли с садовой стены и отправились перекусить.

На следующее утро, возвращаясь в Лондон, я вспоминал вчерашний матч. «Из этого вышла бы неплохая шутка», — говорил Алисе Комар при всяком удобном случае. Я тоже постоянно искал темы для смешных рассказов. Записав эту историю, я решил, что она стоит больше, чем двадцать пять шиллингов — даже больше двух гиней, которые за нее дали бы в «Ньюс». А не попробовать ли впервые в жизни «Дейли мейл»? Говорят, там платят огромные суммы. И я попробовал. Рассказ напечатали, и меня пригласили к редактору.