На войне как на войне - Вера Кузьминична Васильева
Сидя в землянке и рассматривая карту, мы изучали расположение немецких траншей.
Захват языка во многом зависит от случая и момента. Тут, как игра в очко, кому повезет. Немецкий окопчик мы берегли про запас и не трогали. Боялись их насторожить и спугнуть раньше времени. Руководить захват‐группой будет сержант. С ним на немцев пойдут две пары: он с солдатом и я с Егором. Сержант и солдат навалятся на пулеметчика, а мы с Егором будем брать ракетчика. Мне нужно идти самому. Я слово дал. Мы могли подготовить проходы, уйти к немцам в тыл и там взять языка. Но меня одернули в штабе дивизии, нечего, мол, соваться с группой в пять человек. В плен могут взять. У меня не было времени. Я был связан словом. Обращаться к Безуглому и просить отсрочки я не хотел.
В штабе дивизии меня торопили. Командир корпуса требует языка.
По намеченному плану мы должны были подойти к окопу с двух сторон. Группа прикрытия возьмет на себя огонь пулемета. А мы в две пары должны пойти на окоп. Если одна из пар попадет под огонь, другая, используя момент, ворвется в окоп. Нас у проволоки должны были прикрывать трое солдат. Они вчера вернулись из-под огня после очередного провала. Им был положен законный отдых, но нас около проволоки некому было прикрыть.
Мы пошли во весь рост. Мимо, сверкая холодными огоньками над землей, пролетали трассирующие пули. На мгновение все замерли. Мы шли медленно, не делая резких движений. На нас – новые маскхалаты, они все в извилинах и в темных пятнах. Мы двигались парами: сержант и солдат – впереди, за ними – мы с Егором. Остальные следовали сзади, придерживаясь заданного темпа шага.
При приближении к противнику лишних и резких движений делать нельзя. Передний явно замедлил шаг. Это для всех означало, что до немцев идти недалеко, всем быть внимательными. Теперь внимание всех ребят было сосредоточено на немецких позициях.
До окопа оставалось метров тридцать, не больше. Впереди – небольшой ручей. Вижу, сержант переступает его легко. Перешагивает канаву и медленно уходит в темноту. Я остановился перед ручьем, ординарец Егор остановился рядом.
И не успел я оглянуться назад, а лишь только повел головой, как почувствовал какое-то новое состояние и легкость… Как будто у меня выросли крылья за спиной… Внутри глубоко в глазах вспыхнуло и засияло огненное, как солнце, яркое пламя! Мне стало необыкновенно легко, совершенно не больно, я как будто парил свободно в воздухе. Взрыва, удара и боли я не почувствовал. Я понял, что взорвался на мощной мине, но мысли мои перекинулись к далекому прошлому. Быстрые, ясные, давно знакомые картинки детства замелькали у меня в голове ясно и четко. Грома взрыва я не слышал…
Черная непроницаемая тьма навалилась на мое сознание откуда-то сверху.
Противотанковая мина с боковым взрывателем и натянутой проволокой – редкий сюрприз. За всю войну это для меня была вторая мина. Если не считать третьей, на которой взорвался Малечкин.
Мой новый ординарец ходил по земле и цеплял ногами. Он был неловок, но он был здоровяк. Он был мужиком, не любил и не понимал пустые слова, солдатский юмор, подначки и разные шуточки. Он был молчалив, говорил немногословно и всегда по делу. Я запомнил его лицо, хотя мы были в разведке с ним вместе всего неделю. Так вот он, чиркнув по воде сапогом, задел натянутую проволоку и потащил ее за собой. Мина взорвалась, оторвала Егору обе ноги выше колен, выбросила тело и ударила в меня. Я получил несколько десятков мелких осколков и был далеко отброшен от места взрыва. Сержанту, что шел далеко, вырвало ребро. А те из ребят, которые шли сзади, получили ранения в ноги и руки.
Ранены были не все. Трое, которые ходили с Ложкиным, остались живы. Все, кто мог идти и ползти после взрыва, покинули низину и отправились в тыл. Лежать на земле у ручья без сознания остались трое. Нас разбросало волной в разные стороны, и мы не могли, лежа в крови, видеть друг друга, если бы даже и пришли в сознание.
Я очнулся как-то сразу и вдруг. Сколько времени я пролежал без сознания, трудно сказать. Темное небо стояло неподвижно перед глазами. Вдоль всей линии горизонта видны были прочерки трассирующих. Где находятся немцы? Где наши? Кто в какой стороне? Я потерял ориентировку и счет времени. Пощупал рукой под рубашкой – пистолет на месте. Когда я шел в разведку, пистолет клал за пазуху. От всех случайностей, буду ли я ползти или лежать в грязи, пистолет на животе тепленький, он закрыт от воды и грязи. Пистолет не только закрывает часть живота от пуль, он под рубахой и всегда готов к бою. Солдаты тоже, выходя из окопов вперед, затыкали лопату себе под ремень, прикрывая живот. Небольшое ранение в живот – и тут же гангрена. Ранение в живот – самая мучительная и тяжелая солдатская смерть.
Я лежал на спине и хотел повернуться на бок. Пытался согнуть правую ногу, чтобы перевесить тело, – в коленном суставе страшная острая боль. В голове затуманилось. Я снова распластался спиной на земле. Через некоторое время слышу – кто-то идет по застывшей земле. Шаги, даже осторожные, лежа воспринимаются с приличного расстояния. Их слышно так же отчетливо, как стук колес идущего по рельсам поезда. Повернул голову направо, увидел на фоне темного пространства две неясные фигуры.
«Вот положение, – подумал я. – Я вижу их, слышу, но позвать не могу. Они стоят ко мне боком и смотрят куда-то в сторону». Я вынул из-за пазухи пистолет, тихо снял предохранительную собачку и взял одного из них на прицел. Если это немцы, я в одного из них в упор стрельну, а другой тут же сбежит. Они не знают, возможно, здесь лежит целая группа в засаде. Я держал пистолет на вытянутой руке. Обе фигуры медленно повернулись и ушли в сторону. Возможно, это были немцы. Подошли, пошептались, а я из последних сил хотел их позвать.
Прошло несколько минут, и я снова потерял сознание. Как очнулся, как открыл глаза, трудно сказать, да и это не самое важное. Слышу опять какие-то шаги по земле, шаги осторожные. Повернул голову вправо, увидел две серые фигуры. Они, пригнувшись, двигались на меня.
– Вась, а Вась! –
