Таежный тупик. История семьи староверов Лыковых - Василий Михайлович Песков
Среди деловых разговоров – особый с Николаем Николаевичем Савушкиным. Сердечное, бескорыстное участие этого человека в судьбе Агафьи я наблюдаю уже много лет. Помню, как застали переселившихся сюда, на речку Еринат, старика с дочерью в крошечной охотничьей избушке-времянке, не приспособленной для зимы. «Вы тут замерзнете. К зиме поставим вам новую избу», – сказал Николай Николаевич. Обещания он не забыл. Осенью того года шестеро ребят-добровольцев из отряда лесных пожарных избушку срубили. Но лес был сырой, да еще старик воспротивился класть в пазы паклю: «Не можно, только мох». Мху, однако, запасено не было, и избушка, осев и просохнув, стала плохо держать тепло. В прошлом году Николай Николаевич, заглянув сюда, застал Агафью ночевавшей в курятнике – там было теплее. Договорились о новой избе и прошлым летом ее срубили. Теперь забота – оборудовать избушку дверями, окнами, полом, сложить хорошую печь. Неожиданные хлопоты вызовет крыша. В феврале тут пронесся разрушительный вихрь («Куры летели, как снег», – сказала Агафья), крышу приподняло вместе с верхним венцом избушки и плашмя бросило…
Наблюдая, как Агафья с Николаем Николаевичем обсуждают подробности летних забот, я вспомнил первую встречу с ней – перепачканная копотью, говорившая нараспев дикарка похожа была на большого ребенка. Теперь рядом со мной сидел взрослый, очень неглупый, говоривший с чуть грустной улыбкою человек. Едва ли не половина слов в языке – новые, Агафье ранее неизвестные.
«Василий Михайлович, большому начальнику хочу подарить туесок. Недавно сделала…» «Владимир Николаевич, – позвала Штыгашева, – загляните в избу». Подарок был очень хорош. «А можно ль с автографом, Агафья Карповна?» – «А что такое ахтограх?» Объяснение было понято с полуслова. «Карандашом с трубочкой» на бересте была поставлена метка: «Сделала Агафья». И дошла очередь до московских гостинцев – до свечей, батареек и лампочек к фонарю, до носков, платочков, колготок, сапог, полотенец, веревок и кое-чего с Бутырского рынка. Все это и два мешка муки, переправленные сюда ранее, куплены на деньги, присланные в газету с пометкой: «Купите что-нибудь для Агафьи». А кое-кто прислал ей вещицы, инструменты, обувку. Всем из редакции мы написали благодарственные письма. Но, понимая, что дорого всем услышать и слово таежницы, я попросил написать в блокноте что-нибудь для всех сразу. Вот что было написано: «Великая благодарность добрым людям. Молю Господа Бога о здравии всех. Агафья Карповна Лыкова. Шестнадцатого апреля семь тысяч пятьсот от Адамовы лета».
Показал я Агафье книжечку, привезенную из Парижа. Она подержала ее в руках, полистала с любопытством, но и с обычной настороженностью при виде снимков: «Чужое писанье-то, непонятное». Я попытался ей рассказать о Париже, о Франции, о том, что книжка – это перевод того, что я ранее ей дарил. Чувствую, не вполне поняла, думает, что украдкой побывал тут кто-нибудь из французов и написал.
Времени продолжать объяснение не было. Я раскрыл книжку и попросил на ней что-нибудь написать, сказав, что пошлю книжку в Париж. И она написала своими петровских времен каракулями слова, достойные неглупого человека: «Не ведаю, какое есть селение Париш. Чаю, живут там добрые люди. Спаси их Христос».
Перед отлетом мы сели: кто на скамейку, кто на пеньки – оглядеться и на прощание перекинуться словом. Дружок, предчувствуя расставание, ласково трется о сапог Ерофея! Ветка, зажмурив глаза, лежа кормит угольно-черных щенят. Козел с видом бородатого философа оглядывает всех по очереди. Юркая трясогузка собирает у него под ногами для гнезда шерстку. Шумит внизу Еринат. С гулом из кедрачей в долину к реке скатился снежный обвал.
Я глянул на часы. Сколько же сейчас в Париже? Еще только утро. Толчея туристов у знаменитой железной башни. Город с нее от горизонта до горизонта – крыши, крыши, с лентой сонной реки между ними, с зеленой черточкой городского парка под названием Булонский лес. Все – не во сне, все реально, и то, и вот это с занятным французским названием «эрмитаж»… «Спаси вас Христос!» – говорит хозяйка этого «эрмитажа» нам на дорогу.
Май 1992 г.
Снежной зимой
В конце лета я получил от Агафьи письмо на восьми листах – всякие пожелания, новости, жалобы на болезни и на то, что «никто не летит, изба недостроена, печь надо класть, а никого нету».
Лето в горной Хакасии стояло дождливым, летных дней почти не было. Но и зимой вертолеты увидел я дремавшими на приколе. Как вареные раки, брошенные на холод, заиндевело горбились они на стоянке. Летать некому. Цена – пятьдесят две тысячи за час – неподъемна. Летают только по крайней необходимости. Одна из них – вывозить охотников из тайги. К этой оказии я и пристроился со своим рюкзаком.
Летим. День из тех, о которых Пришвин сказал: весна света. Тайга нежится на ослепительном солнце под подушками снега. Его так много, что стадо маралов, спугнутых на кормежке шумом мотора, увязает в снегу и останавливается.
Река Абакан на быстринах не замерзает даже в очень большие морозы. И во многих местах по белому полю тянется черная лента воды. Она ведет нас все выше в выше в горы.
Один из охотников ждет прилета на дальней точке за рекой Еринат. И вот уже видим: суетится кто-то у темной груды поклажи. Представляю, каким сладким кажется человеку сейчас шум мотора. Четыре месяца без людей.
Вертолет не садится, лишь зависает, накрывая страдальца свистящей пургой. Летят в открытую дверь подбитые мехом широкие лыжи, ружье, собака, ящики и мешки и наконец кошкой влезает в машину леший, заросший рыжей щетиной, в сосульках, пропитанный снежной пылью. «Братцы, чего-нибудь закурить!» Как на войне, предпочел сигарете махорку. Глядит на всех жадно, как будто вернулся из космоса… Ноябрь был мокрым, промысел вовремя не пошел, пришлось сидеть в тайге по февраль. «Ребята, еще табачку…»
Агафья, услышав шум вертолета, вынырнула из-под елок, едва мы коснулись колесами снега. Винт еще крутится, а она безбоязненно семенит к вертолету, благодарно машет варежкой летчикам. Стихает мотор. И в белой молитвенной тишине слышен отчаянный лай Дружка. Ему, выросшему возле людей, здешнее одиночество на привязи, надо полагать, кажется каторгой. Взвивается на задних лапах от счастья, что видит людей.
Местечко между тем выглядит тут обжитым. Постройки – курятник, избушки, загон для коз, кладки дров – похожи на маленький странный Шанхай. На всем пласты снега толщиною едва ли не в метр. Над избушкой столбиком тянется к небу тощий дымок. Пар идет из ноздрей у застывших от любопытства коз. Изрыгает из пасти пар готовый всех облизать и облапать Дружок.
Хозяйка приглашает нас в горницу. В прежней, старой избе мы бы не поместились, теперь
