Юрий чурбанов - Мой тесть Леонид Брежнев

Умнее всех нас повел себя Хайдар Халикович Яхъяев, бывший министр внутренних дел Узбекистана. Он просто обманул всех следователей, провел их как мальчишек. И сам рассказал об этом в Верховном Суде СССР. Яхъяев сначала сделал все, что от него требовали следователи, то есть «топил людей» как только мог, все признавал, а потом дождался суда, отрекся от своих показаний и сам рассказал суду о преступных методах ведения следствия группой Гдляна и Иванова. Он говорил, что следователи торговались с ним, в том числе и за показания против меня. Они сразу сказали Яхъяеву, что чем глубже он «посадит» меня, тем для него будет лучше — дело Чурбанова, говорил ему Гдлян, кончено, теперь нужно спасать самого себя.

И вот все это Яхъяев рассказал на суде. И чем кончилось? Яхъяева освободили. Он был отпущен из зала суда под аплодисменты, и сейчас он на свободе. Рассказывают, что когда Яхъяев вернулся в Самарканд, ему устроили там пышную встречу с цветами и овациями прямо в аэропорту.

А я порадовался за умного человека, так легко и просто выбравшегося на свободу.

Я верил суду. Очень надеялся на него. Проведя бессонную ночь перед началом суда, я вообще собрался отказаться от всех своих показаний.

Почему я не сделал этого? Вот это и есть главная ошибка. Теперь жалею, конечно, надо было бы никого не слушать, никому не верить, но уж слишком много было советчиков, слишком много! Каракозов сделал так, что меня не оставляли одного. Ведь никто до сих пор не знает, что рядом даже по дороге в Мособлсуд, где — отдельно от нас — слушалось дело бывшего генерала Сатарова, меня постоянно сопровождал полковник Миртов. Он не отходил от меня ни на минуту. Более того, вопреки всем юридическим нормам, Миртов садился со мной рядом на скамью подсудимых, сидел просто бок о бок, и если бы я, допустим, стал говорить в суде что-то не то, он мог бы тут же что угодно сделать со мной, нейтрализовать меня с помощью… каких угодно средств. А угодливый суд тут же прервал бы заседание и объявил бы перерыв на час, день, неделю — как угодно!

Когда судили Каримова, а это уже был Верховный Суд СССР, тот же Миртов сидел за моей спиной и дышал мне в затылок. Что же касается Каракозова, то он своей рукой написал мое выступление в зале суда, а рано утром, перед отъездом, мы с Миртовым еще раз, уже на два голоса, прошлись по тексту этого моего выступления. То есть он диктовал, а я покорно писал. Что же оставалось делать? Каракозов говорил: Каримову конец, высшая мера обеспечена, нужно думать о себе. Весь «мой» текст был в пометках Каракозова, он все время делал какие-то «вставки»; жаль, что я не сохранил все эти бумаги, любопытный был бы документ…

В общем, меня просто обманули. Я все-таки верил следователям, людям вообще надо верить, иначе человек в конечном счете станет опустошенным. Если бы с самого начала я имел собственную линию поведения, сразу не растерялся бы, а занял определенные и конкретные позиции, то я бы, конечно, поступил тогда иначе. Но моя растерянность и тот «пресс», под которым я находился, были слишком велики. В итоге я был вынужден признать взятки на сумму 90 тысяч рублей от Каримова, Худайбердыева, Умарова и Есина. Я не боялся публично вступить в борьбу с руководством правоохранительных органов Узбекистана, потому что они шли на свой последний суд. Но вот руководители партийных и советских органов выступили на моем суде в качестве свидетелей, их дела еще не были закончены, за ними стояли Гдлян и Иванов, вся следственная часть Прокуратуры СССР. Они просто боялись. И понять каждого из них в той ситуации можно. В той ситуации они не могли дать честных показаний. И я тоже боялся. Кроме того, я еще раз говорю, что меня просто обманули…

Не знаю почему, но я старался верить своему адвокату Макарову. Не могу сказать резко и твердо, что он меня предал, но челойек он верткий и я сильно сомневаюсь, что он вообще мне хоть в чем-то помог. Не сомневаюсь также, что он тоже получал определенные инструкции в «Большом Доме». Сначала я вообще не хотел адвоката, но коль скоро речь зашла о высшей мере наказания, то адвокат — по закону — обязан быть. Кандидатуру адвоката для меня подбирал все тот же Миртов, правда, по моей просьбе: мой брат в этом деле человек непросвещенный. Миртов принес мне список, потом возникла кандидатура — Макарова, я его совершенно не знал и попросил брата прозондировать почву. Как она зондировалась — не знаю. Времени оставалось мало. Но и Макарову я до конца не открывался. Помощи от него я не ждал. Я бы и без Макарова получил эти 12 лет или, допустим, на год больше — какая разница? Цифры-то одного порядка.

А в суд я верил. Я почти не сомневался, что председатель суда Маров — человек, носящий генеральский мундир, сможет во всей этой «туфте» разобраться и… поставить на место всех лжесвидетелей.

Но уже в первый день я понял, что здесь все играют спектакль и роли в этой пьесе написаны где-то на самом «верху».

Зал Верховного Суда СССР рассчитан человек на 250–300: грязные лавки, неухоженное помещение, такие же грязные и неухоженные камеры, где ждут начала суда обвиняемые. Нас было восемь человек: Яхъяев, Сатаров, Бегельман, Норбутаев, Джамалов, Норов, Сабиров и я. Суд признал ложными утверждения следователей, будто я получал деньги от всех названных руководителей органов внутренних дел Узбекистана. Непонятно только, почему меня «пришили» именно к Узбекистану, а не к Молдавии, или, например, к Казахстану или к Северной Осетии. Кстати, Миртов «примеривался» и на Армению. Он говорил так: «Прокуратура СССР располагает данными». «Ну и хорошо, — говорю, — располагайте». То есть я послал его куда подальше. А почему они вспомнили об Армении? Да только потому, что я один или два раза бывал там по служебным делам… А логика такая: где Чурбанов был, там и брал. Допрашивать меня относительно моих «взяток» в Армении приезжал Катусев, работавший в то время заместителем Генерального прокурора страны. На все его вопросы у меня был один ответ: «Нет!» Знаю ли я министра легкой промышленности? Ответ: «Нет». Ну и так далее… Я чувствовал, как разгораются аппетиты у следователей: брать — так всю страну, почему Чурбанов «грабил» только Узбекистан, а не все пятнадцать союзных республик? Вот так они рассуждали. К слову скажу, что допрос Катусева — это допрос второстепенного следователя; читая протокол, я исправлял за ним грамматические ошибки. Достаточно это для характеристики заместителя Генерального прокурора? По-моему, вполне. Кстати, и Гдлян пишет протоколы с орфографическими ошибками.

Что же касается председателя суда генерала Марова, то он мне и сегодня нравится: настоящий служака, совершенно безропотный человек, смотревший начальству прямо в рот и умеющий не рассуждать. Как его «запрограммировали» на этот процесс, так он и вел себя. И только уж когда ему действительно что-то не нравилось (как, скажем, в истории с Бегельманом), то только тогда Маров вспоминал, что он служит закону.