Люди – книги – люди. Мемуары букиниста - Татьяна Львовна Жданова
В те времена, о которых идет речь, Александра Фроловна совсем недавно стала директором магазина. Заведующей отделом была Галина Андреевна, а товароведами – Елена Павловна и пожилая дама Груня Моисеевна, увидеть которую мне не пришлось. Я только слышала, что она много курила и нещадно дымила прямо в товароведке. После войны многие женщины курили. Так вот, услышав по радио и по телевидению о том, что Хрущев обрушился на художников-«педерасов», как он их обозвал, наши дамы среагировали правильно и быстро убрали из витрин и с прилавков книги художников-абстракционистов и сюрреалистов. Там были альбомы Пикассо, Клея, Брака, может быть, Магритта, хотя до этого они совершенно невозбранно стояли среди остальных книг по искусству. Собрав эти ставшие за одни сутки крамольными альбомы, наши дамы сложили их в комнате у Галины Андреевны повыше и от греха подальше. И вдруг нежданно-негаданно вваливается в магазин Васина, да, не одна, а в сопровождении какого-то чиновника из Горлита, и прямехонько топает в комнату Галины Андреевны к тому месту, где были сложены эти самые альбомы. Короче, составили они там акт или ещё что-то в этом роде, книги реквизировали, а Александру Фроловну, Галину Андреевну, Елену Павловну и Груню Моисеевну потом долго тягали то в горком партии, то ещё в какое-то столь же неприятное заведение. Кончилась вся эта мерзкая бодяга тем, что уволили на пенсию Груню Моисеевну. Так что с тех пор в товароведке никто не курил.
А остальные были так напуганы всей этой историей, что имя Васиной ещё долго произносили с оглядкой. С другой стороны, альбомы художников-абстракционистов пользовались огромным спросом, и мы их покупали, но продавали их из-под полы – только своим. Потом немножко поуспокоились и даже стали выставлять их в продажу, но в витрины не ставили. Наш же премудрый совет при магазине тоже не очень хорошо знал, что надо делать хотя бы с тем же Пикассо. Затем пришли к соломонову решению: если абстрактная живопись занимает в альбоме не более трети репродукций, тогда его можно класть на прилавок. Вот сиди и дели девятнадцать на три. Все понимали, что это бред сивой кобылы, а что было делать?
Полная чушь происходила и с художественной литературой. Вот, например, всем известный роман Маргарит Митчелл «Развеяно ветром». Прекрасный роман, услада женской души, который заодно знакомит нас с историей гражданской войны в США. Так вот, опять же – низ-зя! А почему? Да потому, что там все наши симпатии достаются проклятым рабовладельцам, а сам рабовладельческий уклад показан абсолютно патриархальным и даже привлекательным. Это все равно, как если бы кому-нибудь пришло в голову с любовью описать жизнь помещиков с их крестьянами при крепостном праве. У нас право на существование имел только роман Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома».
То же самое и с известным романом «Крестный отец» Марио Пьюзо. Рассказывали, что людей, которые смотрели фильм Копполы у себя дома по видаку, загребли и посадили на несколько лет! Разумеется, нам никоим образом не рекомендовалось покупать и продавать эту книгу. Ну, скажем, на прилавке её у нас никто никогда и не видел. «Крестного» мы сбывали только своим, и у нас его отрывали вместе с руками. Кстати, я проделала титаническую работу, исключительно из святого чувства любви к очередному «тридцать шестому». Дело в том, что это был человек очень известный, и у него, как говорится, «всё было», поэтому придумать ему подарок на день рождения было ещё той головоломкой. Так вот я, молодая и энергичная особа, собственноручно перепечатала на машинке всего «Крестного» на русском языке. Было это году в 1981–1982. Машинописный перевод (кстати, очень неплохой, хотя и анонимный) мне дала все та же Галка «Сыр». Экземпляр был весь в отдельных листах, какая-то там пятая копия, читанный-перечитанный, и я решила сделать из дерьма конфетку. И сделала. Машинистка из меня средней паршивости, но я все же оттюкала три экземпляра этой книги на своей любимой красно-белой «Оливетти». А потом попросила своего же «тридцать шестого» переснять кадры из фильма, служившие иллюстрациями к книге, и вставила фотографии в свои экземпляры. Потом отдала все это переплести и к 13-му мая понесла первый экземпляр своему дорогому и ненаглядному. Второй отдала Галке «Сыр» в благодарность за посредничество (хотя эта хамка потребовала его себе самым безапелляционным тоном), а третий оставила себе. Могу добавить, что в некоторых листах я поправляла перевод, а в одном-двух случаях перевела недостающие части сама.
Так вот, поскольку я знаю эту книгу от корки до корки, я со всей ответственностью могу сказать, что во всем тексте было единственное место, где Бардзини в своей речи говорит: «Конечно, мы оплатим эти услуги, мы же не коммунисты какие-нибудь». И всё. При любом издании эти слова можно было выбросить. Вся остальная книга – это сплошное разоблачение «ихнего гнилого Запада», по законам которого теперь и мы гниём. Всё это можно было подать в те времена под обычным соусом с привычным названием «Их нравы». Но – низ-зя! Кстати, и во времена перестройки он вышел в сильно сокращенном виде.
По сути говоря, практически ни один зарубежный роман, написанный после 1917 года, принимать было нельзя. Дело в том, что Россия для Запада, особенно Советская Россия – это всегда какая-то экзотика. И для смаку они совали в свои опусы то упоминание о Троцком, то о Ленине, то о Бухарине, которые никакой роли в сюжете не играли, а были упомянуты так,
