Люди – книги – люди. Мемуары букиниста - Татьяна Львовна Жданова
Разумеется, больше я их не видела. Книги действительно были украдены из нашей библиотеки, её штампы были грубо и не до конца стёрты с титульных листов. На антикварных книгах никаких штампов не было, но они тоже были украдены из библиотеки нашей кафедры. И «Ларусс», и альдину, и книгу Бодони у нас изъяла милиция. Постепенно дело стало проясняться.
Библиотека была ограблена ночью с пятницы на субботу. По чистой случайности заведующая библиотекой пришла в субботу на работу и увидела разгром в библиотеке и открытое окно, которое выходило на крышу соседней пристройки. По той же чистой случайности высокого милицейского начальства в субботу не было на работе, а на его месте сидел молоденький лейтенант, иначе вряд ли было бы заведено уголовное дело и произведён обыск. Большая часть украденных книг была обнаружена в личной библиотеке Маши Б. На всех книгах были стёрты штампы, и все книги были обёрнуты в ту же бумагу, что и остальные её книги. Когда Машку спросили, откуда у неё эти книги, она залилась слезами и положила на стол свой беременный живот. После этого она заявила, что знать ничего не знает и видит эти книги впервые в жизни. Казалось бы, доказать то, что она и её драгоценный Ч. были наводчиками и соучастниками кражи, ничего не стоило, но тут вступили в действие совсем иные силы. Мать Машки, преподавательница нашего института, была сексотом (секретным сотрудником КГБ), и оказывается, уже не раз вытаскивала свою прекрасную дочь из весьма щекотливых ситуаций. Если бы она успела проскочить в милицию до Говорова к высокому милицейскому чину, до открытия уголовного дела и обыска в их квартире мы бы никогда не дожили. Как рассказывала мне потом Люся Виноградова, в понедельник старшая мадам Б. носилась по институту, осеняя «своими крылами» Машку и Сашку Ч., как орлица своих орлят, и поливала Говорова самыми грязными помоями. По её словам, он сам обокрал библиотеку. А милых её деток обвинял только для того, чтобы отвести от себя подозрения.
Прошло какое-то время, и мы узнали, что в такой-то день и час должно состояться заседание суда по этому делу. Мы вместе с Сашей С. отправились на это заседание. Мне никогда раньше не доводилось бывать в суде, и я с любопытством ждала, как всё будет происходить.
Самым интересным было то, что место подсудимого пустовало. Судья, довольно молодая женщина, начала зачитывать дело, и я чуть в обморок не свалилась от удивления. Ни имени и фамилий этих бандитских рож, ни фамилии Машки или Сашки мы там не услыхали. Во всём обвинялся некий Александр К-ский, назвавший себя К-цким, – молодой человек, который учился и не доучился в нашем институте. Он был, что называется, диссидентом, на него свалили всю вину за кражу и поместили в психиатричку. И судья всё мямлила и мямлила о том, как этого К-ского искали почему-то в Крыму, что он скрывался в развалинах домов в том месте, где в те времена прокладывали Кировский проспект, ныне проспект академика Сахарова. Я ничего не могла понять: какой К-цкий, какой Крым, какие развалины? Приговор был таков: поскольку К-ский психически болен, его следует подвергнуть принудительному лечению. И всё.
Могу добавить, что в то время я так и не поняла, что именно произошло на этом суде, и только недавно Саша С., которая гораздо лучше меня знала обстоятельства дела, вправила мне мозги. Паспорт же, который мне сунули бандиты, был краденый, а самих бандитов так и не нашли.
Глава 19. Советская идеология и как с нею бороться
Больше всего в работе нам отравляла жизнь идеология – советская идеология, разумеется. Без неё нам нельзя было ни вздохнуть, ни охнуть. Когда я сейчас начинаю разговаривать с кем-нибудь, кого это близко не касалось, – с технарями, рабочими, торгашами, – они не очень хорошо понимают, о чём я там толкую. Нам же от этой гадости деваться было просто некуда. Во-первых, мы постоянно боялись, а во-вторых, мы постоянно врали. Перечитывая «Мастера и Маргариту», я стараюсь пропустить страницу, где присутствует Лапшённикова, девица со скошенными от постоянного вранья глазами. Мне кажется, мы все были похожи на эту Лапшенникову, а я больше всех. Вот представьте себе: приходит в магазин человек и предлагает прекрасный журнал «National Geographic». Он предлагает его мне, а я говорю: «Мы «National Geographic» не покупаем». Человек от удивления выпучивает глаза: «Почему?». «Не пользуется спросом», – решительно произношу я. «Как не пользуется? Это замечательный, очень интересный журнал, его читают во всем мире». Я и без него знаю, что это – превосходный журнал. Но в нём могут быть статьи о Венгрии, например. А в 1956 году в Венгрии происходили такие события, о которых советскому человеку лучше не вспоминать или вовсе забыть. Или там могут быть статьи о Польше, того гляди, какого-нибудь Гомулку или Берута помянут, которых Сталин чуть не съел живьём. Или, того хуже, о Югославии вместе с пресловутым Иосифом Броз Тито, какового вообще не поймешь, с какого боку надо вспоминать. Или статьи о Китае, где вспоминают, как Хрущев с Мао поцапался. Короче, низ-зя, и все тут. Но главное: низ-зя мне говорить, почему низ-зя журнал покупать и продавать. И я сижу и вру, что он не пользуется спросом.
Если «продаватель» попадался ненастырный и быстро уходил со своим журналом, то разговор на том и кончался. Но многих мой ответ не удовлетворял, и они начинали мне доказывать свою правоту. Вскорости мне все это надоело, и я просто выкладывала голую истину: «Не покупаем, потому что Горлит не разрешает». Вот эти слова действовали на людей магически: они тут же прекращали прения, забирали свои манатки и быстро удалялись «в сторону моря». Почему-то ни один из них так не поинтересовался тем, кто такой этот Горлит и с чем его едят. Редко-редко кто-нибудь из них спрашивал: «А почему не разрешает?» «Вот вы пойдите и у них спросите», – нахально отвечала я, прекрасно понимая, что никто никуда не пойдет и ничего узнавать не станет.
Этим самым Горлитом меня начали стращать с самого первого дня моего пребывания в магазине. Особенно меня запугивали некоей Васиной. Легенду об этом страшилище я слышала много раз, а увидела это пугало через много-много лет. Долгое время слова: «Вот придет Васина» или «Говорят, Васина к нам собиралась» повергали весь наш здоровый коллектив в трепет.
Вся эта история произошла в те времена, когда Хрущев проехался по художникам-абстракционистам, то
