Тамара Черемнова - Трава, пробившая асфальт

 Прошла неделя, меня начали возить по поликлиникам города для дальнейшего обследования. Вот где испытание: как же унизительно, когда тебя таскают на руках женщины твоего же возраста. После каждого путешествия в поликлинику я так рыдала, что можно было подумать, что живот разболелся у меня, а не у бедных нянечек, носивших меня на руках по лестнице, ведь я лежала на третьем этаже.

— Тамара, мы же потом все равно отдыхаем, и животы у нас нисколечко не болят, — убеждали они.

 И ни единой жалобы на тяжелую физическую нагрузку. Как же я благодарна им за доброжелательность и сострадание!

 Как ни странно, но именно в психиатрической больнице без интенсивного медикаментозного лечения, без физиотерапевтических процедур, без сеансов гипноза, без участия врачей-неврологов, у меня полностью прошли острые гиперкинезы. Меня лишь немного подергивало, когда начинала шевелиться. Исчезло и частое испуганное вздрагивание. Я успокоилась.

 А чего мне теперь бояться? Ведь у меня скоро будет новая история болезни без олигофренного диагноза и с рекомендациями по поддержанию улучшенного состояния.

 Соседки по палате выписывались по мере выздоровления и уходили домой нормальными людьми.

 Я не смела им завидовать, понимая, ведь это не окончательное выздоровление, а ремиссия, приступ может повториться, причем непредсказуемо, когда именно это произойдет. Но когда видела их в нормальном состоянии, то все же в глубине души шевелился червячок — вот их подлечили, а я навсегда останусь скрюченной своим ДЦП.

 В январе 1989 года, когда документы были полностью готовы, меня выписали и привезли обратно в ПНИ дожидаться путевки в дом престарелых.

 Когда я рассказываю про то, как мне помогли в психиатрической больнице, часто слышу предположения:

— Наверное, все же тебя лечили психотропными средствами, но тебе не говорили!

 А вот и нет, только витамины и мой «дежурный» феназепам. Их доставали из упаковок прямо при мне. Плюс хороший уход, спокойная обстановка, доброе отношение и тактичная помощь. И, конечно, психологический настрой пациента — а я жила будущим, меня же твердо пообещали перевести из ПНИ в дом инвалидов к психически нормальным людям.

 Какая замечательная в Прокопьевске была психиатрическая больница! И какие квалифицированные и душевные сотрудники. Отношение ко мне не было продиктовано указаниями из Минздрава, там точно так же относились ко всем женщинам, что проходили через нашу палату. Такими и должны быть медработники. И такое отношение к больному и подразумевает клятва Гиппократа, которую приносят врачи, получая медицинский диплом.

 Когда я вернулась назад в ПНИ дожидаться путевку в дом инвалидов общего типа, наши медсестры, увидев меня, пришли в восхищение:

— Томочка! Как ты хорошо выглядишь! И куда девались твои гиперкинезы? И спастики совсем нет… Чем они тебя так хорошо пролечили?

— Само отошло, — отвечала я с гордостью.

 А девчонки в палате заметили, что у меня даже голос изменился, стал более тихим и ровным.

 Но стоило один-единственный раз понервничать и сорваться на крик, как спокойствие улетучилось как дым. И все вернулось на круги своя — и голос, и прерывистая речь, и спастика, и гиперкинезы. Будто рассеялись волшебные чары… И я была уже такой, как раньше, обычной, пока дожидалась свою путевку…

 Настал тот день…

 И вот настал долгожданный день, мне сообщили, что пришла моя путевка. Это случилось в начале мая 1989 года.

 Радость была омрачена тем, что в Облсобесе посчитали, что если я из ПНИ, то меня можно затолкать хоть куда, хоть на самые выселки, в самый плохонький дом-интернат, пусть и за это спасибо скажет. Даже наши врачи возмутились, узнав, что путевка пришла в дом-интернат в Благовещенке. Благовещенка — малоизвестный поселок в Мариинском районе, который можно найти только на подробной карте Кемеровской области, далеко от города Мариинска, жуткая глухомань. В тот дом-интернат в основном направляли тех, кто, выйдя из тюрьмы на свободу, остался без квартиры. Несидевшие были в меньшинстве. Впоследствии там сделали специнтернат для нарушителей порядка.

 Страшно ехать в Благовещенку! Все-таки туда лучше кому-нибудь покрепче, а не беззащитной колясочнице с неуправляемыми руками-ногами. Наш новый врач Андрей Петрович предложил:

— Тамара, так как путевку дали не в тот дом, куда тебя следует поместить, давай-ка подождем с отправкой. Может, будет другая путевка, поприличнее, попробую обменять в горсобесе.

 Но сколько ждать другой путевки? Вдруг она придет лишь через год? Удастся ли договориться с горсобесом? Сколько времени займут переговоры, переписка, повторное рассмотрение моего «дела»?

 И я отклонила предложение Андрея Петровича:

— Спасибо, Андрей Петрович, за заботу. Но не стоит мне ждать. Уж поеду, куда направили. — А про себя подумала: я в этой Благовещенке смогу договориться о переводе в другой интернат. Откуда такая уверенность? Наверное, оттуда же, сверху, от того, кто управлял всеми моими поступками.

— Ну, тогда завтра в четыре утра будь готова, — облегченно выдохнул Андрей Петрович, все ж одной проблемой меньше.

 Сотрудницы и соседки помогали собрать мои нехитрые пожитки, а я попрощалась со всеми. Постаралась всем сказать что-нибудь доброе и обнадеживающее. Но говорить обнадеживающее в таком безнадежном месте, которое я сама изо всех сил стремилась покинуть… Наверное, это звучало фальшиво.

 В ночь отъезда даже не захотела лечь в постель — все равно не усну. Так и осталась сидеть на коляске.

— Ты ляг. Не заснешь, так хоть отдохни. Дорога предстоит длинная — четыре часа езды от Прокопьевска до Мариинска, а там еще черт знает сколько до этого дома-интерната… — уговаривали меня. Но до отдыха ли мне?!

 Моя последняя ночь в ПНИ… Я безмолвно сидела в темноте. Девчонки притихли, то ли спали, то ли молчали из деликатности, предоставляя мне возможность побыть одной. И не верилось, что пройдут какие-то три-четыре часа и случится то, чего я ждала столько лет, — вырвусь из этого скорбного заведения!

 И уж если мне представилась возможность — вернее, я ее сама добилась, выгрызла зубами, — так зачем соглашаться подождать, когда будет путевка получше, в более достойное место? Определенно я правильно сделала, что отвергла доброе предложение Андрея Петровича. А вдруг это единственный шанс? А потом не будет путевок, мест, поменяются законы и порядки или про меня вообще забудут и спустят на тормозах всю мою историю. Всяко может быть.