Записки русского крестьянина - Иван Яковлевич Столяров
Шестнадцатилетним юношей я поступил в приготовительный класс сельско-хозяйственной школы, т.е. в возрасте когда другие, более счастливые дети привилегированных классов или дети городских жителей заканчивают среднее образование и мечтают о поступлении в университет или в другое какое-либо высшее учебное заведение.
Я же в этом возрасте даже плохо читал по-русски или не понимал того, что читал. Я читал лучше по церковно-славянски. В 16 лет я начал жить, как живут в культурных семьях маленькие дети, но в менее благоприятных условиях. У маленьких детей все впечатления, подобно фотографической пленке, впитываются, как гигроскопическое вещество впитывает в себя окружающую влагу. Эти дети удерживают слова, жесты, понятия, мысли, не рассеивая своего внимания на заботы, беспокойство и волнения. С таким опозданием началось мое умственное развитие. Во время пребывания в школе не только началось мое умственное перерождение, но и физическое развитие. В школу я поступил хилым, изнуренным малярией. С переменой места, в школе я освободился от этой болезни в первый же год моего пребывания.
Я снял с себя крестьянскую одежду и надел форму школы. Я ничем не отличался от всех других учеников и все же я еще был чужаком среди них.
Социальное происхождение было очень разнообразным. Большинство было из крестьянской среды, но были ученики и из зажиточных семей. Было много из городского мещанства, а также сыновей экономов, писарей, старост, заведующих полевыми работами у крупных помещиков и даже сыновей обедневших помещиков. Несколько учеников были из дворянских семей. Они тоже отличались и своим образованием и культурным уровнем. Думаю, что в это время я был единственным, вышедшим из церковно-приходской школы. Были и неудачники, выгнанные из Военной школы, был сын помощника прокурора Воронежской губернии. По его словам, его выгнали за то, что он швырнул свои калоши в лицо одного из своих преподавателей. После этой истории решили, что он больше пригоден для земледельческой профессии.
Представители разных социальных слоев вносили свои характерные черты в жизнь и традиции школы. Они влияли на косную и мало-культурную массу. Установленные правила и дисциплина были одинаковы для всех учеников и формировали их на один образец. Но были и другие факторы, другие течения, которые действовали на психологию и поведение учеников. Я заметил это и решил держаться очень осторожно.
Чтобы утешить мою мать, я отдавал ей все мои похвальные листы. Она их бережно складывала и радовалась как ребенок. Я оставлял себе книги, полученные мною в награду в конце учебного года или по другому поводу. Так началась моя первая библиотека.
В школе нас остригли ; всех одели и обули одинаково. Так исчезло социальное различие. Летом мы носили коричневую блузу из грубого холста, черные легкие штаны, заправленные в голенища сапог, и поддевку из грубого же серого сукна. Головным убором служил картуз на серой суконной подкладке. Зимой — блузу и штаны из грубоватого же серого сукна, а верхней одеждой служил нагольный*полушубок из белой овчины мехом внутрь ; на голове - шапка на серой суконной подкладке с вязанным околышем* вокруг головы. Обували нас и зимой и летом в грубые кожаные сапоги, а вместо носков выдавали нам портянки*. Для меня и эта одежда и обувь казались « аристократическими ». Это ощущение вызывалось не только тем, что я сравнивал ее с грубой крестьянской одеждой, но еще и потому, что я освобождался от внешнего облика крестьянина, и тем самым не вызывал у других обычно презрительного отношения к одетым в « крестьянскую шкуру ».
Но среди нас были и настоящие аристократы : сыновья дворян, городских чиновников и служащих помещичьих экономий. Они были недовольны школьной формой, в особенности, зимней. Они говорили, что она похожа на арестанскую. Чтобы доказать, что это так, небольшая группа смельчаков, при возвращении зимой из отпуска в школу, сделали такой опыт. Один из них, сняв шапку и держа ее дном вниз, пошел по вагонам собирать подаяния для пересыльных арестантов. Его товарищи, не снимая шапки, молча следовали за ним. Русский народ всегда был жалостливый ко всем « несчастненьким », к которым они причисляли и арестантов. Подаяния начали щедро падать в протянутую шапку проказника. Пройдя так два вагона, шутники испугались и проскользнули в один из дальних вагонов. Они были очень довольны собранной суммой и, приехав в школу, рассказали о своей проделке своим товарищам, а потом о ней узнали и учителя и управляющий школой. Она не тронула сердце администрации школы, и форма осталась прежней.
Но у меня и не было такого чувства к школьной форме. Она меня совершенно удовлетворяла, к тому же я о ней и не думал. По сравнению с крестьянской она была для меня скорее изысканной. Мне не приходилось сравнивать ее с чем-то другим, потому что для меня школьная среда, в которой я очутился была высшим обществом. Да у меня и не было случая проникнуть в другое общество.
Возрастного различия между нами и не чувствовалось. По правилу в школу принимали детей не моложе 14 лет. Мне было 16. Но были среди нас мальчики и 15 лет, а одному было даже 21. Этот великовозрастный парень, как и я, возымел желание « грызть гранит науки ».
Вот история этого парня. Отец его умер, и он жил с матерью, у которой он был единственным сыном. Мать, по его рассказам, была женщиной твердого характера и держала его в строгом повиновении. Она решила, что в его годы пора ему жениться и обзавестись семьей. Как он ни отказывался от женитьбы, мать заявила, что быть так, как она желает, и больше ни в какие рассуждения вступать не хотела. Приискала она ему уже и невесту, уговорилась с ее родителями, и был уже назначен день свадьбы. Видя, что матери ему не убедить, в один прекрасный день он убежал из « материнского дома ». Он знал о существовании низшей Конь-Колодезской сельско-хозяйственной школы : два мальчика из его села уже окончили ее, а два других готовились к конкурсу для поступления. Более 300 верст (320 километров) отделяли его от этой школы. Он проделал это
