На литературных перекрестках - Николай Иванович Анов
— Этот артист служил у меня младшим милиционером! — хотел похвастать старик Ибраев своим друзьям-соседям, но после некоторого раздумья воздержался. Он вспомнил знойный летний день, унылое здание домзака и Елюбая, сидевшего с берданкой и распевавшего «Шалкар коль» для увеселения конокрадов.
Ничего не скажешь, младший милиционер поступил тогда мудро, избрав для себя нелегкую, но благодарную профессию актера.
ПЕРВЫЙ РЕЖИССЕР
Кзыл-Орда стала столицей Казахской республики. Захолустный уездный городок, похожий на среднеазиатский кишлак, с каждым днем менял внешний облик. Приехало из Оренбурга правительство, появились наркоматы.
Нарком просвещения, человек большой культуры, понимал, что в столице обязательно должен быть слой национальный театр. Это по его инициативе во все концы республики полетели телеграммы к народным увеселителям и актерам с приглашением срочно приехать в Кзыл-Орду. По этому вызову в новой столице появились не только артисты, но и непобедимый борец Хаджи Мукан.
Он пришел ко мне вместе с Исой Байзаковым, Амре Кашаубаевым и Серке Кожамкуловым. Первых двух я знал по Куяндинской ярмарке, где мы работали в агитпункте. Амре, только что вернувшийся из Парижа, щеголял заграничным костюмом и модными желтыми полуботинками. Серке я видел впервые.
Вот сейчас на моем столе лежит его фотография. Я снял Кожамкулова в день первого знакомства. На меня смотрит молодой джигит в чапане и меховой шапке. Ему было тогда около тридцати лет, но на снимке он выглядит значительно моложе. В его глазах заметен чуть лукавый огонек.
— Большой комический талант! — сказал о нем с восхищением Иса Байзаков. — Если бы ты видел, как он играет старух! Ни один человек не подумает, что это переодетый джигит. Однажды наш Серке вышел после спектакля и зрители обступили его.
— Где же злая старуха, почему она не выходит?
— Ей стыдно за свою злость, — ответил Серке. — Она убежала и легла спать.
Потом ему пришлось сознаться, что это он сам играл старуху. Никто не хотел верить! Очень большой комический талант! — закончил восхищенный Иса.
Педагог по образованию, следователь по профессии, Серке Кожамкулов, приехавший из Кустаная, держался застенчиво. Он был молчалив и говорил о себе скромно, но с достоинством:
— Пока среди мугалимов я — хороший следователь, среди следователей — неплохой мугалим. Какой буду артист — покажет время.
Вечером я его видел в спектакле. Ставилась одноактная шутка «Мадвод» («Подвода»), сочиненная самим Серке Кожамкуловым. Автор и режиссер играл в ней роль старика — очень смешную и потому выигрышную. Молодой артист находился в ударе. Он держался на сцене в отличие от своих товарищей, как опытный, бывалый актер.
Не помню, в тот ли день, а может быть, и позже, — мы с ним встречались часто — я записал его биографию. Я хранил не только уникальный фотоснимок Серке Кожамкулова, но и рассказы о днях далекого детства и юности замечательного актера. Жизненный путь его был извилист.
* * *Аллах не обидел детьми Кожамкула Жармухамедова, отца шести сыновей и трех дочерей. Самым младшим и любимым у матери был Серке. Старой Айкун не понравилось, когда старший сын Слюймен, ставший после смерти отца главой дома, отправил шестилетнего Серке пасти баранов. Но что можно сказать хозяину дома? В десять лет Серке пахал землю. Он рано узнал цену куска хлеба.
По соседству с Слюйменом жил Альтай. Этот обыкновенный человек, рядовой житель аула, к тому же бедняк, был отмечен незримо печатью большой мудрости. Альтай умел читать.
В длинные зимние вечера, когда время тянется томительно долго, Альтай был желанным гостем в любом доме. Он читал книжку, изданную в Казани. Восточные легенды о неустрашимых народных героях волновали воображение и детей и взрослых. Серке не сводил восхищенных глаз с Альтая — единственного грамотея в ауле, умевшего распутать колючую проволоку сложной арабской письменности. Почему никто не построит в ауле школу?
Слюймен не желал, чтобы Серке учился. Из девяти детей Кожамкула Жармухамедова только один сын Муса ходил два года в школу и вернулся обратно. Грамота не сделала его счастливее и богаче, утверждал Слюймен. К тому же, если все захотят учиться, кто тогда будет пасти овец и работать в поле?
Напрасно старая Айкун просила Слюймена отправить Серке в школу. Он был непреклонен.
— Хорошо! — сказал обиженный Серке. — Мне шестнадцать лет. Я буду думать сам.
И он пошел к своему другу и покровителю Альтаю.
Два аульных акына сидели у него в гостях. Они слагали стихи. Альтай слушал и запоминал. У него была редкая память. Ему было достаточно прослушать стихотворение три раза, и он мог повторить его слово в слово. Акыны хорошо слагали стихи, но не умели их донести до слушателей. Альтай декламировал как артист.
Серке смотрел на его лицо. Он вслушивался в его голос, следил за движением рук Альтая. Какое счастье быть грамотным человеком. Он все знает, все умеет.
Акыны ушли. Серке сказал:
— Я хочу уйти из дома. Я хочу учиться… Скажи, Альтай-ага, правильно я поступлю или нет? Мне уже шестнадцать лет, а я не знаю ни одной буквы.
Альтай внимательно посмотрел на юношу.
— На твоем месте я поступил бы так же, дорогой Серке!
Осенняя ночь окутала степь непроницаемым мраком. Давно погасли огоньки в домах. Тихо в ауле. Старая Айкун, стараясь не шуметь, собирала в дальнюю дорогу самого младшего, самого любимого сына.
— Слюймен крепко спит. Теперь иди. Только будь осторожен.
Мать открыла дверь. Серке вышел во двор. Холодный ветер ударил ему в лицо. Прощай, родной дом! Крадучись он вышел на улицу. Возле саманного дувала стояла арба, груженная пшеницей. Старый возчик, друг Альтая, раздвинул упругие мешки с зерном.
— Ложись!
Заскрипели колеса арбы. Серке лежал, вспоминая суровое лицо матери. Он понимал — Слюймен не простит ей его побега.
Солнечное утро встретило беглеца в Троицке. Желтые листья тихо падали с деревьев, устилая золотым ковром улицу. Серке шел по нему и разыскивал русско-татарскую школу. Он показывал встречным адрес, написанный рукой Альтая.
Узнав возраст Серке, заведующий школой
