Михаил Ходорковский - Тюрьма и воля
Если бы победили Хасбулатов и Руцкой, то, несмотря на их собственные (в общем, достаточно «рыночные») взгляды, они были бы вынуждены пойти по пути реставрации. С этой точки зрения столкновение было неизбежным. А вот способ разрешения конфликта — неочевидным и страшным. Последствия мы ощущаем по сей день в виде «суперпрезидентской вертикали», а попросту говоря — авторитаризма, основы которого были заложены тогда, в 1993 году.
Ельцин
С Ельциным я встречался много раз. И «в коллективе», и «индивидуально». Считаю себя «с ним» с 1990 года, когда примкнул к его команде. Я его знал раньше, хотя опосредованно — по Свердловскому райкому КПСС, где он состоял после отставки с поста секретаря Московского горкома. Обычно при наших встречах присутствовал кто-то из его помощников, кому он давал поручения. Несмотря на наше длительное знакомство, отношения всегда были корректно-деловыми и стали чуть более личностными, с его стороны, только после отставки.
Это был царь, и как к царю я к нему всегда и относился.
Пожалуй, самый длинный наш разговор был по поводу председателя Центробанка, в 1992 году, когда он пообещал вернуть Геращенко. Я ему рассказал о проблемах, убеждал несколько часов, что это необходимо сделать. Были и другие разговоры, в том числе очень тяжелые. И про выборы, и про взаимоотношения с американцами. Не буду пересказывать. Точно не смогу; многое уже наслоилось, а врать не хочу. Но всегда это были разговоры по форме не с «хозяином», а со старшим товарищем, которому можно прямо высказать свою точку зрения, даже настаивать на ней, отдавая себе отчет, что у тебя меньше опыта, меньше информации, а ответственность нести «во-первых» — ему. Но никогда у разговоров не было «печальных последствий». Даже когда БЕН был не согласен. Коржаков грозил тюрьмой один раз, в 1996 году — это было. И грозил серьезно, как раз за разговор с БЕНом.
Речь шла о выборах 1996 года. Александр Коржаков и силовики настаивали на запрете КПРФ. Мы были против их отмены и против запрета КПРФ. Считали, что победить можно и без крайностей. Позиция «силовиков» была очевидно иной. Это — профессиональное для силовиков: боязнь свободных выборов.
С Путиным, как и с Ельциным, мне тоже доводилось неоднократно встречаться и «один на один», и в рамках более широких совещаний.
Ельцин предпочитал присутствие помощника, который неформально вел протокол и записывал поручения. Путин, как я понимаю, полагался больше на память, а может быть, на технику.
Ельцин для меня лично был старшим товарищем, которого обычно не особо интересовали наши дела, но который как-то всегда успевал почувствовать, если проблема становилась острой, и вмешаться. Он был лидером изменений, человеком с очень гибким мышлением.
Путин в моем представлении скорее чиновник с цепкой памятью, умеющий расположить человека, выслушать. Но, в отличие от Ельцина, у Путина в голове своя жесткая схема видения мира. Если твои мысли в нее «ложатся» — прекрасно. Если нет — никакие доводы не изменят его внутренней позиции. Он будет просто играть. С учетом весьма специфического жизненного опыта и того, что моложе мы все не становимся. Путин — идеальная фигура лидера застоя.
Коренным и радикальным отличием было понимание перемен Ельциным, в отличие от Путина, но главное — это способность Бориса Николаевича признать собственные ошибки.
Имели ли эти встречи практический смысл?
Иногда действительно нужно было решить какой-то вопрос «президентского» уровня или поставить его (если речь шла об общей встрече).
Главное же — «отчитаться о работе», чтобы у главы государства не возникло ощущения «закрытой зоны», услышать претензии «из первых рук», чтобы потом знать, на какие требования чиновников реагировать, а какие рассматривать как «отсебятину».
Ну и, наконец, продемонстрировать тем же чиновникам саму возможность такой проверки их «пожеланий». Все очень практично и прагматично.
Кавказ и война
Чеченский конфликт был и остается драмой, а способы его «разрешения» — ошибкой. Советов у меня, к счастью, никто не спрашивал, а сам лезть я по понятным причинам не рвался. Хотя, конечно, мимо меня вся эта эпопея не прошла.
Я до 1996 года руководил банком МЕНАТЕП, и мы кредитовали в том числе и проекты, где стороной были представители разных «северокавказских» народов.
Например, значительная часть торговли никелем, нефтью и даже золотом до столь проклинаемых «залоговых аукционов» находилась в их руках. То же касалось автомобилей и многого другого.
Помимо этого у нас были филиалы в Грозном и Сухуми. Причем они некоторое время действовали даже во время войны. В Грозном мы обслуживали федеральную группировку, пока филиал не уничтожили выстрелом из пушки прямой наводкой (в попытке вскрыть пустое банковское хранилище). Людям, к счастью, дали уйти. А в Абхазии мы отдали здание новому правительству, так как остальные приличные дома были разрушены. Они нам предложили другое, но мы не смогли продолжать работу из-за ограничений Центробанка РФ.
Я хорошо знал Ардзинбу[38] и помог во время войны[39] некоторым семьям обосноваться в России. А куда денешься? Беда. Сам туда летал… Потом часть из них вернулась назад. Часть осталась. Никакого бизнеса, только «гуманитарка», хотя предлагали и недвижимость, и мандариновые плантации. Зачем мне это? Дорого покупать — невыгодно. Дешево — потом, скорее всего, отнимут или придется влезать в местную «политику». А «оно мне надо»? Не надо.
Вообще, Ардзинба даже во время войны продолжал обслуживать банковские кредиты. И за дом заплатил. Немного, но заплатил, а не отнял. Хотя, конечно, мог.
У нас были неплохие взаимоотношения с Аушевым[40]. Точнее, даже с его замом — пограничником. Мы вообще много помогали пограничным войскам. Как-то так исторически сложилось. Собственно, лицей «Кораллово» я и создал из-за проблем у 201-й бригады в Таджикистане[41]. Там, когда началась «бодяга», их гарнизоны осадили, и детей было некуда девать. Некоторых вывозили к нам вертолетами под огнем. А потом таких мест стало много и на Северном Кавказе.
В общем, когда «началось»[42], нас «подвязали» или, точнее, «подвязывали» к теме. Мы никогда не брали «госзаказов на войну», но бесплатно посылали продпайки (новогодние и просто подарочные) на всю нашу группировку. Мы тогда владели предприятиями будущего «Русского продукта» и комплектовали посылки там.
Я отказался от всякого участия в «военных поставках», поскольку очень быстро разобрался, чем это чревато. Мне все происходившее тогда с ними казалось, очевидно, подсудным делом. Я не хочу никого ни в чем обвинять, для этого не слишком хорошо знаю тему, но мне не понравилось даже то немногое, о чем мне рассказали. Я не святой, но и не беспредельщик. И мы дистанцировались.
