Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Какая-то деревенская девка-горничная выбежала отворять ему дверь на крыльце. «Генерал», так он любил называть себя, всходя на крыльцо, спросил громким голосом горничную: «Как зовут хозяйку?» Та отвечала: «Флена Ивановна». «Флена Ивановна? Флена! Неправда! Такого имени нет! Поди, узнай хорошенько», — кричал он, не стесняясь, на крыльце, так что и хозяин и хозяйка слышали и, конечно, обиделись[135].
В Ольговском большом доме, по-видимому, звонков не было. Но люди «дежурили» невдалеке от господ. Старик всегда вызывал прислугу окриком: «кто там!» и хлопаньем в ладоши при этом. Я за всю свою жизнь такую манеру только у Виктора Владимировича и видел. Возможно, что так делали наши деды, и это была тоже реставрация прошлого.
Друг нашей семьи, наш обольяниновский доктор Петр Васильевич Плавтов был домашним доктором и у четы Апраксиных; он ездил в Ольгово раза два в неделю и тоже был и Апраксиными очень любим. Доктор была страстный охотник. Апраксин между тем строго запрещал охотиться на его землях. Однажды, осматривая свое хозяйство, он услышал собачий гон в своем лесу. «Это что такое? Кто это охотится?» «Это, Ваше Превосходительство, обольяниновский доктор» — почтительно ему отвечают. «Доктор? Доктор? Ну, скажите доктору, что генерал только головой покачал».
Он принимал довольно горячее участие на дворянских собраниях в Москве. Скажу, кстати, что отец мой никогда ни в каких общественных собраниях не участвовал: ни в дворянстве, ни в земстве, ни в городском самоуправлении. Между тем мы, его оба сына, всю жизнь только по выборам и служили.
Выбирали в Москве в первый раз моего брата в уездные предводители. Конечно, и я волновался успехами выборов брата. Апраксин подходит ко мне еще молодому на Дворянском собрании, берет меня за руку и начинает гулять по зале и расспрашивать про шансы моего брата на выборы. Я по молодости и бестактности начинаю вдруг убеждать Апраксина, «que mon frère a tous les droits d'être élu», «Mon cher, je parle des billets, non pas des droits» [y моего брата здесь все права быть избранным — мой дорогой, я говорю о билетах, а не о правах] — резко обрывает меня Апраксин.
В другой раз мне было уже совсем обидно. Старик в зале собрания о чем-то оживленно беседовал с князем А.М. Голицыным. Проходя мимо, я вмешиваюсь в их разговор и что-то спрашиваю Апраксина по поводу им сказанного: «Je parle au prince, non pas à vous» [Я говорю с князем, a не с Вами] — уже совсем бесцеремонно обрывает меня Апраксин. Но при этом он был всегда к нам, Олсуфьевым, очень расположен. А это было так, манера старого вельможи к молодому дворянину: всяк сверчок знай свой шесток.
Апраксин очень чванился своею неграфскою линией Апраксиных. Действительно, в его время графские линии Апраксиных что-то захудали. Апраксин о чем-то попросил слово на московском дворянском собрании. Ему возражал какой-то дворянин из «мелкотравчатых», называя его графом Апраксиным. «Графа Апраксина нет в зале!» — вскочил, как уязвленный, Виктор Владимирович. Бедный дворянин совсем растерялся и начал извиняться: «Виноват, Ваше Сиятельство, я обмолвился. Извините, Ваше Сиятельство[136]». Апраксин ничего не нашелся возразить на такую вторичную ошибку его величания, и, убедившись, что дворянина не вразумишь, уселся на свое место.
Но я знаю этого важного и гордого чудака уже в его старости. Каким он был в молодости, не могу судить. Его имя часто попадается в работах комиссии по освобождению крестьян. Какую политическую партию он в то время представлял, не умею сказать. Его супруга Александра Михайловна чуть ли не была гофмейстериной при либеральном дворе вел. кн. Елены Павловны. Не был ли и Виктор Владимирович в дворянско-либеральной партии? «Всё может быть», как любил приговаривать один мой знакомый управляющий из простых[137].
Скажу несколько слов об Александре Михайловне. Она была очень достойная женщина и как соседка очень подружилась с моею матерью. Александра Михайловна — высокая, важная, красивая старуха — сохранила стиль придворной дамы николаевского времени. Соблюдала в своей деревенской жизни почти придворный этикет; держалась и сидела всегда прямо; «милостиво» разговаривала; при жестах своих рук никогда не отделяла локтей от туловища. Л.Н. Толстой, бывая нередко в Обольянинове, ездил знакомиться и с Апраксиными в Ольгово. Мне всегда казалось, что в «Воскресенье», описывая жену генерал-губернатора в Сибири, он имел в виду прообраз А.М. Апраксиной.
Александра Михайловна пережила своего мужа на десяток, если не более, лет[138]. В 1913 году во время Романовских торжеств в Москве, она была пожалована статс-дамой. Мало к кому это высокое звание так подходило. Мне представляется, что муж ее был порядочный самодур, и что после смерти мужа Александра Михайловна, а может быть и просто к старости стала и добрее, и проще. Она была глубоко религиозна, делала очень много добра, и все в нашей округе, и служащие ее, крестьяне, и дворня, и интеллигенция — доктора, священники и учителя, любили ее и очень уважали.
Так же и в Москве — она была спокойная, рассудительная, всегда сдержанная, какая-то важно-торжественная; но очень добрая и прямая. Но главное ее утешение была все-таки прежняя слава Ольгова и рода Апраксиных, о чем она очень любила рассказывать и «показывать».
Из дворян-дворян-помещиков Дмитровского уезда времен моего детства упомяну еще о больших друзьях нашей семьи баронессе Екатерине Ивановне Штакельберг, урожденной Спициной, и о муже ее Николае Петровиче. Им (то есть Спициным) принадлежало маленькое именьице Селявино рядом с Ольговым; потом оно было поэтому и куплено Апраксиными.
Были еще рядом с Никольским совсем мелкопоместные, но очень почтенные люди Чулковы, из старых, но совсем обедневших дворян. Он был долгие годы надзирателем в гимназии Поливанова. Чулковы были большими друзьями нашей семьи, или, вернее, в нашей семье их очень уважали. Именьице их перешло ныне к довольно известному писателю-философу[139] [пропуск в рукописи].
Была еще неподалеку от нас какая-то одинокая, таинственная помещица «Головалиха», как ее называли. Но мы ее совершенно не знали.
Вообще надо заметить, что
