Вечный ковер жизни. Семейная хроника - Дмитрий Адамович Олсуфьев
Старый помещичий дом в Гульневе был выстроен в каком-то странном готическом стиле, с цветными, стрельчатыми (en ogives [с огивами]) окнами. Скажу еще, что в 90-х годах в этом имении проживал какой-то родственник купцов владельцев, очень скромный молодой человек, ездивший иногда к нам в Никольское петь в церкви на клиросе. Семья наша в то время жила и лето и зиму в Никольском. На святках у нас устраивался «демократический» бал в школе. Тут были и школьники, и соседи-помещики, и дворовые, и крестьяне. На одной из таких вечеринок-празднеств в училище выступал и спел под аккомпанемент рояля этот молодой человек, как сейчас помню, известную каватину из «Русалки» «Невольно к этим грустным берегам».
Я пришел в восхищение от певца и стал его уговаривать отдаться пению и готовить из себя оперного певца. Молодой человек этот был Д.К. Смирнов[125]. Став всесветною знаменитостью, как тенор, Смирнов при наших встречах часто напоминал мне этот эпизод, отчасти ставший причиною его блестящей артистической карьеры. Это воспоминание доставляет мне некоторое удовлетворение. Всегда лестно быть открывателем талантов.
В сельце Глухове на Рогачевской дороге проживала по летам единственная представительница рода Оболенских, старая, богатая княгиня, урожденная купчиха Магурина. Наша семья совсем с ней не зналась, как и впоследствии с дочерью ее княгиней Хилковой. Глухово было известно своим престольным праздником — Девятая пятница[126], на которую съезжалось многочисленное окрестное духовенство.
В 5-ти верстах к западу от Никольского лежало живописное по положению небольшое имение Ботово, в которое изредка наезжал его владелец Николай Петрович Сабуров. Это был совсем комический тип хлыщеватого петербургского штатского генерала из правоведов вроде тургеневского Сипягина из «Нови», но вдобавок совсем глупый. Потом Ботово перешло к Сергею Константиновичу Родионову[127], женатому на нашей дальней полу-родственнице княжне Шаховской. С Родионовыми у нас установились весьма тесные соседские отношения, но это уже была эпоха гораздо позднейшая, 90-е годы.
Любимым местом наших прогулок было расположенное в 6-ти верстах маленькое именьице Щелково. Оно часто переходило из рук в руки. В 70-х годы оно было старика Дмитрия Ивановича Стафопуло, о котором я уже упоминал, бывшего управляющего нашим Никольским. Потом оно принадлежало графине О.Д. Милютиной, дочери фельдмаршала[128], потом нашей троюродной кузине Олсуфьевой Татьяне Васильевне.
Рядом со Щелковым было село Смирлино, маленькое именьице помещика Ивана Николаевича Богуславского. Оно перешло ему из рода Оболенских, так как его мать была Оболенская. Это был тип мелкопоместного дворянина, никогда нигде не служившего, добродушного, ленивого и очень не интеллектуального, но с гонором и обидчивого. В 90-х годах наша семья с ним сдружилась, и мы часто друг друга посещали.
В 6-ти верстах к северу от Никольского и зиму и лето проживала в селе Сафонове[129] богатая старушка помещица, девица Екатерина Николаевна Дмитриева-Мамонова. На этой старушке и на ее доме стоит остановиться, т. к. это было единственное и последнее стародворянское дореформенного крепостного быта гнездо, которое я застал в детстве в нашем уезде.
Старушка Мамонова принадлежала к старому дворянскому роду, ведущему происхождение чуть ли не от Рюрика. У нее было в Малороссии богатое, великолепное имение Терны[130], перешедшее впоследствии к семье Комстадиус и Щербатовых. Екатерина Николаевна жила на доходы с этого полтавского имения, т. к. московские имения вообще никакого дохода не давали и были только «biens de résidence» [жилое добро].
Представьте себе маленькую, полненькую, кругленькую старушку с седыми, гладко зачесанными назад волосами, которые свешивались завитушками на шее, как носит волосы духовенство, но покороче. Вот какая была ее прическа. Старушка была очень кроткая, гостеприимная, простодушная, немножко жеманная, говорившая по-французски. Таков был тип наших бабушек. Дом ее полон был прислуги и всяких старых приживалок. Старушка больше всего любила вкусно угощать, и дом ее был полною чашею. Она была очень благочестива и собирала у себя по праздникам чуть ли не всё духовенство из окрестных сел. Любила она детей и молодежь. И по этим праздникам вечером в Сафонове были игры в кольцо, в кошки-мышки, в фанты — словом было для нас, детей, страшно весело. Ее старые слуги из крепостных малороссов обладали хорошими голосами, и одним из номеров в развлечениях для гостей устраивалось пение малороссийских песен. Но так как певцы конфузились публики, то ставились в углу залы за ширмы, за которыми и происходило пение под аккомпанемент гитары.
О духовенстве скажу, что старушка Мамонова особенно ему покровительствовала. Но и наша семья, несмотря на ее «прогрессивность», поддерживала знакомство с большинством из окрестных священников. Отличительной чертой духовенства 70-х годов, каким я его помню в моем детстве и отрочестве, была его слабость к вину. Очень многие из них были пьяницами.
Мы очень любили в детстве многих священников и дьяконов того старого поколения. Они мне припоминаются добрыми, веселыми, как говорится, компанейскими людьми, но в нашей семье никаких не было «религиозных» отношений к духовенству, а чисто весело-компанейские. Так, например, наш милейший священник Григорий Афанасьевич Холмогоров, когда в Никольском была полоса любительских спектаклей, исполнял всегда роль суфлера в суфлерской будке.
Екатерина Мамонова относилась к духовенству «религиозно»; ее близость к духовным вытекала из ее благочестия. Новое, последующее поколение духовенства уже освободилось от слабости алкоголизма, а в детстве моем пьяный поп, пьяный дьякон или дьячок, даже пьяный, как говорится, до положения риз были совсем не редкость. У Мамоновой к концу «вечера» многие из духовных бывали совсем пьяны, и это как-то не очень осуждалось. С другой стороны, вполне трезвый священник считался редкостью.
Во время нашей «парламентской» поездки за границу в 1916 году я нарочно заезжал в Турин и оттуда в Torre Pellice, чтобы навестить нашу старую гувернантку M.lle Monastier, которую мы так любили детьми, и которую я не видал 44 года! Скажу прямо: мне было жутко с нею встретиться, как с привидением с того света, и не я один, мы оба волновались. Я провел у нее несколько часов в самой задушевной и глубоко даже взволновавшей меня беседе о далеком прошлом моей семьи.
Между прочим, она, протестантка[131], говорила с какою-то гадливостью о наших православных «попах», грязных и некультурных, которых она удивлялась встречать так часто в нашей семье, когда она жила в деревне по летам. Мы же, дети, очень любили духовенство; да и после, когда мы выросли, окрестные священники многие были нашими друзьями. Но такие были наши
