Мы-Погодаевские - Михаил Константинович Зарубин
За окном автобуса очередная деревушка. Издалека вроде бы ничего из себя. Домики стоят на горушке в курчавых корабельных соснах, речка блестит, пашни на солнышке греются. Но подъезжаем поближе, и становится видно, что все в этой деревушке опять набекрень — от изб до заборов и калиток. Запустение. И большинство огородов вскопаны наполовину, хотя на дворе давно июнь. Но живут люди, в окнах зановески. И я понимаю, не потому земля у них «гуляет», что они лентяи — нет. просто сил, видимо, на все не хватает. Это старые люди. Некоторые говорят: да спились там все. Я не видел таких. Не видел ни пьяниц, ни побирушек ни на одной из наших стоянок. Пацаны, молодежь тоже почти не встречались. Старики там немощные в большинстве. А кто помоложе, ищут свои «клондайки» в других местах. Потому и налаживать жизнь, и рожать там некому.
Автобус бежал себе по таежной дороге, в салоне для пассажиров крутили по видику нескончаемый шумный боевик, я глядел по сторонам на встречные города, поселки, и все они располагали к тому только, чтобы помолиться. Господи. Научи, как спасти эту землю… Говорят уже, пишут, потерять Сибирь — потерять Россию. И то, что реально существует такая опасность тоже никакая не тайна. Что же, так и будем плыть по течению к этой потере, которая может обернуться всероссийской катастрофой?
С другой стороны, может быть, я рассуждаю, как человек пристрастный. И предпочитаю слушать единомышленников. А есть и другие соображения по поводу современного освоения Сибири. Одно из них таково. Устраивать там по-еврейски приличный быт, развивать по тем же меркам деловую жизнь — слишком накладно и нерентабельно. «Не в коня корм», как говорят в той же Сибири. Слишком суров климат. Слишком удалена территория от общепринятых, как говорится, «центров цивилизации». Потому во все времена сибирские аборигены, как бы у них хорошо дома ни складывались дела, все равно стремились в эти центры, в Европу прежде всего. По этой причине край и малолюден. Таким был всегда. И никакими срочными и великими капиталовложениями ситуацию резко не изменить. В советские времена пытались. Но тогда деньги особо не считали. А великие стройки до сих пор себя не окупили. И как только в начале девяностых годов стало попроще с паспортным режимом, предприимчивые сибиряки поспешили в европейскую Россию. За что осуждать их нельзя — возможностей там больше. Значит, чтобы остановить процесс, надо их поднять в Сибири до той же планки. А это — время. Из чего следует, до поры осваивать необъятные сибирские просторы лучше всего вахтовым методом. А самим сибирякам даже помогать переселяться в Европу. Сибирские же проекты тщательно просчитывать на окупаемость с учетом прогнозов миграции. Эта точка зрения сложилась как бы в пику советскому опыту развития края. Но она тоже небезупречна. Ее оппоненты уверены, что этак можно вообще сдать российскую территорию каким-нибудь китайским супостатам, которые уже и так на нее имеют виды. И даже тихо заселяют. Свято место пусто не бывает.
Угроза нешуточная. А дело стоит. Много-много лет. И Горбачев в Иркутск приезжал, и Ельцин недалеко от Иркутска был, и Путин катался с гор и повторял, какое красное здесь место. А на Байкале вообще кто только не был. Сибирь, кроме прочего, это еще непочатая страна туризма. Вообще она разная. Есть и суровые районы. Но она ими и хороша. Не просто не разделяю мнения тех, кто считает, что на непригодна для нормального жития, удивляюсь, как такое вообще могло кому-то прийти в голову. За всю Сибирь не скажу, но места, о которых у нас речь, прекрасны. И так считают не только сибиряки. Привычные к влажной, более теплой погоде петербуржцы, прочие европейцы того же мнения. Многие об этом говорили, побывав здесь. Климат тут вполне здоровый, сухой, континентальный — жаркое лето, холодная зима. А какая золота очень, какая яркая весна! В Петербурге, который очень люблю, я, как бы постоянно под крышей, даже когда на улице. Это потому, что с детства привык к сибирским просторам. Здесь у нас высокое, изумительной голубизны небо, горы, которые здесь называются сопки, — это горы поросшие, лесом. А горы — скалистые, вроде Саянских, которые так и зовутся — горы. Почему-то так принято: если скалы — это горы, а если, независимо от высоты на горе, лес — это сопки. Качинская сопка, например, почти 1000 метров, а горой ее никто не называет. На ней даже озеро есть. Сопки поменьше называются «полстопочки», «полстопочки»…
И все это вот оно — за окном автобуса, вроде бы никуда не делось, благодатный край во всей своей красе. Надежный, как сибирская изба. И я еду с ожиданием необычной встречи — вот-вот увижу места, где родился. Но эту несправедливость, что является перед глазами, как только подъезжаем к понурым деревенькам и городам, мне видеть не хочется. А хочется немедля все поправить, вернуть хотя бы во времена моего детства. Оно хоть было послевоенное и вовсе не сахар была жизнь, но я помню, как мама год от года повторяла: «Ну вот, теперь полегче будет…». Обычно я слышал это от нее по весне. Каждую весну ждали, получали прибавки к жалованью, снижение цен на товары первой необходимости. В школе, кому не на что было купить ботинки, одежду, выдавали все бесплатно. Такое происходило каждый год, после чего мама повторяла те свои магические слова, и действительно — жить становилось легче. Сытнее, теплее. Вокруг все что-то строилось, восстанавливалось. А это же было первое послевоенное десятилетие. Что же сейчас-то стряслось, что стало хуже, чем после войны? Рынок виноват? Но ведь его затевали как раз для того, чтобы освободить частную инициативу, чтобы люди лучше работали и жили. Теперь не будем осваивать Сибирь по-старому — по советски, так давайте по-новому — по-рыночному. Технологи разная, но цель то, в общем, все та же, чтобы чья-то мама, здесь в Сибири, говорила: «Ну вот, теперь будет легче…»
Каждые примерно два часа наш автобус по причине отсутствия туалетов, полагающихся
