История ростовского летчика. Домой сквозь годы - Константин Владимирович Ярошенко
А еще я на своем скромном ломаном, с очень малым словарным запасом английском сказал shoot cargo («шут карго»), а это расшифровали и перевели как «Чикаго», и именно так это предоставили присяжным. Это тоже сыграло в пользу «американской юрисдикции». И таких моментов фальсификации в деле сотни!
К сожалению, даже если никаких реальных действий не было предпринято, согласно американским законам, можно получить реальный срок. И во время первой апелляции мы как раз оспаривали этот момент: что юрисдикция США в этом деле обеспечивается лишь субъективной составляющей – только мыслями и намерениями, причем недоказанными.
Так за что же мне дали двадцать лет?
Получается, обвинение против меня строилось лишь на одной фразе: «Ярошенко понимал, что часть наркотиков попадет в США». Мы спросили представителей прокуратуры: «Откуда вы можете знать, что понимал Ярошенко? Вы читаете его мысли, вы телепаты или экстрасенсы?» И тот факт, с чем была согласна даже прокуратура, что я не говорил по-английски в той степени, чтобы понимать агентов DEA, не убедил суд. А уж то, что я «понимал», было вообще недоказуемо!
Второй аргумент: понимание чего-либо вовсе не означает согласия участвовать в чем-либо. Это же очевидно разные вещи: понимать и соглашаться! Но и такой серьезный довод американский суд не принял. Меня осудили только за то, что я якобы «понимал», что часть несуществующих (вымышленных) наркотиков попадет в США, через диппочту Либерии. Опять-таки неясно, кто имеет право вскрывать дипломатическую почту, кто отвечает за вложение в диппочту. Перевозчик? Или же дипломаты и их служба безопасности, которые все опечатывают? Здесь тоже осталось множество вопросов.
Тем не менее меня осудили, и не на 20 лет, а в реальности – на 24 года. Потому что четыре года мне дали, если говорить по-русски, условно. Если бы я что-то нарушил, я должен был бы отсидеть еще дополнительных четыре года.
В США федеральные суды и прокуратура – это одно целое. И в основной массе американские адвокаты – это прокурорские марионетки. Мне говорили: «Признай вину, иначе тебе дадут 30 лет». Я вину не признал и с такой позицией пошел в суд. Суд увидел, что 30 лет – это уже явный перебор, и дал мне 20.
В моем деле была чисто политическая подоплека. И, судя по той информации, которой я обладаю, обвинения против меня были выдвинуты для дискредитации руководства Российской Федерации. Я лишь маленькое звено в этой большой цепи. Один из кирпичиков серьезной информационной войны. Поначалу я думал, что докажу свою невиновность, так как я действительно был невиновен и в себе был уверен до конца. Но никаких допросов, проверок, запросов в Россию американские власти не осуществили. Для дела им это было не нужно.
То есть не было констатации факта, для приговора оказалось достаточно лишь каких-то умозаключений: We are believe («Мы верим») и Looks like («Выглядит как»).
Американская система правосудия – это цирк. А сами суды я назвал бы судилищами, где льется откровенная ложь. Я ловил прокурора на вранье, и ничего не менялось. Это все является нормой в США.
Когда моим адвокатом стал Алексей Тарасов, в моем деле появились новые подробности, которых не было раньше.
Мой новый адвокат представил суду доказательства того, что в деле имеются новые, неизвестные ранее материалы, говорящие в пользу моей невиновности и умышленно утаенные агентами DEA и прокуратурой.
Адвокат, к примеру, смог получить и направить в суд неопровержимый факт того, что секретный агент службы по борьбе с распространением наркотиков США, известный под именем Сантьяго, делал аудиозаписи разговоров со мной. Однако из-за того, что на этой записи были ярко-выраженные доказательства моей невиновности, они не предоставлялись защите, а прокуратура вообще отрицала их существование. А ведь они имели большую ценность. При наличии только этих записей присяжные должны были вынести оправдательный вердикт. Но они не были предоставлены защите, хотя из них ясно слышно, что я высказываю свое нежелание участвовать непонятно в чем, так же, как и Чигбо Питер Умех, который четко формулировал свой отказ на участие в сговоре.
Алексей Тарасов сказал мне, что на процессе не было предъявлено объективных доказательств для признания присяжными моей вины. Им были выявлены многочисленные процессуальные нарушения. Сговор, на котором с подачи спецслужб настаивало обвинение, фактически не мог состояться. Его участники – я, наркоторговец Чигбо Питер Умех, другие африканцы и колумбийцы – попросту не знали друг друга.
Я никогда не соглашался лететь с наркотиками и любой другой контрабандой в какую-либо страну, а согласился только прилететь в Либерию на осмотр самолета Ан-12, и, как оказалось, летать этот самолет не мог, а для его восстановления требовались огромные средства и месяцы восстановительных работ.
Кроме того, адвокат представил суду одну видеозапись, на которой можно было расслышать, что агент властей США по прозвищу Набиль Хадж отчитывает Сантьяго за то, что тот неправильно осуществляет скрытую запись с помощью диктофона, спрятанного в сумке.
На самом деле на пленке, где были записаны разговоры с провокаторами, они, постоянно путая языки, регулярно переходя с испанского на английский, говорили то о рыбе, то о некоем «ценном грузе». Говорили быстро. Слова drugs (наркотики), «кокаин» или что-то подобное агентами DEA никогда в моем присутствии не произносились.
В ходе этих разговорах агент DEA не раз намекал на то, что «его друзья» заинтересованы в перевозке из Латинской Америки «необычных грузов». Например, в беседе, записанной 17 августа 2009 года, он несколько раз упомянул, что речь идет о «небольшом по весу, но очень ценном грузе». Но о каком грузе конкретно – это не было сказано. Может, имелась в виду диппочта, потому что она тоже является ценным грузом.
Это удивительно, но прокуратура официально заявила: «Ярошенко перевез тысячи тонн контрабанды по всему миру». Я ответил: «Дайте в Российскую Федерацию запрос, приезжайте ко мне в Ростов, посмотрите, как я живу». Если бы все было так, как утверждала
