Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

Из редакции Зинаиде Николаевне пришлось уволиться. Муж настоял. Переехали в Москву. С год прожили в любви и согласии. Рожать Зинаида Николаевна отправилась в Орёл к родителям, откуда вернулась уже с крошечной Таней, до годовалого возраста которой супруги снова жили вместе. Потом разрыв. Зинаида Николаевна возвращается в Орёл. А затем, оставив дочь у родителей, опять сходится с Сергеем Александровичем. И снова расставание. Затем у них рождается сын Костя, а брак расторгается по обоюдному соглашению.

Далее следует учёба Зинаиды Николаевны на режиссёрском отделении «Высших театральных мастерских», за руководителя которых Мейерхольда она вскоре выходит замуж и становится известной актрисой. Оставивший ради Райх свою первую жену и трёх дочерей, Всеволод Эмильевич души в ней не чаял. Только теперь смогла Зинаида Николаевна реализовать свои давние мечты о доме, всегда многолюдном и посещаемом знаменитостями, среди которых она могла бы выступать в роли светской дамы и гостеприимной хозяйки. Что-то вроде Пушкинской Татьяны в пору замужества за старым генералом.

А вот совместная жизнь с Есениным осталась и для неё, и для него не доигранной житейской драмой, тяжёлым, болезненным воспоминанием.

ПИСЬМО К ЖЕНЩИНЕ

Вы помните,Вы всё, конечно, помните,Как я стоял,Приблизившись к стене,Взволнованно ходили вы по комнатеИ что-то резкоеВ лицо бросали мне.

Вы говорили:Нам пора расстаться,Что вас измучилаМоя шальная жизнь,Что вам пора за дело приниматься,А мой удел —Катиться дальше, вниз.

Любимая!Меня вы не любили.Не знали вы, что в сонмище людскомЯ был как лошадь, загнанная в мыле,Пришпоренная смелым ездоком.

Не знали вы,Что я в сплошном дыму,В разворочённом бурей бытеС того и мучаюсь, что не пойму —Куда несёт нас рок событий.

Лицом к лицуЛица не увидать.Большое видится на расстоянье.Когда кипит морская гладь,Корабль в плачевном состоянье.

Земля – корабль!Но кто-то вдругЗа новой жизнью, новой славойВ прямую гущу бурь и вьюгЕё направил величаво.

Ну кто ж из нас на палубе большойНе падал, не блевал и не ругался?Их мало, с опытной душой,Кто крепким в качке оставался.

Тогда и я,Под дикий шум,Но зрело знающий работу,Спустился в корабельный трюм,Чтоб не смотреть людскую рвоту.Тот трюм был —Русским кабаком.И я склонился над стаканом,Чтоб, не страдая ни о ком,Себя сгубитьВ угаре пьяном.Любимая!

Я мучил вас,У вас была тоскаВ глазах усталых:Что я пред вами напоказСебя растрачивал в скандалах.

Но вы не знали,Что в сплошном дыму,В разворочённом бурей бытеС того и мучаюсь,Что не пойму,Куда несёт нас рок событий………………………………………Теперь года прошли,Я в возрасте ином.И чувствую и мыслю по-иному.И говорю за праздничным вином:Хвала и слава рулевому!

Сегодня яВ ударе нежных чувств.Я вспомнил вашу грустную усталость.И вот теперьЯ сообщить вам мчусь,Каков я был,И что со мною сталось!

Любимая!Сказать приятно мне:Я избежал паденья с кручи.Теперь в Советской сторонеЯ самый яростный попутчик.Я стал не тем,Кем был тогда.Не мучил бы я вас,Как это было раньше.За знамя вольностиИ светлого трудаГотов идти хоть до Ла-Манша.

Простите мне…Я знаю: вы не та —Живёте выС серьёзным, умным мужем;Что не нужна вам наша маета,И сам я вамНи капельки не нужен.

Живите так,Как вас ведёт звезда,Под кущей обновлённой сени.С приветствием,Вас помнящий всегдаЗнакомый ваш

«Куда несёт нас рок событий…» – этого не знала, увы, и Зинаида Николаевна. А предстояло ей и гибель первого своего мужа – Есенина оплакать, и увидеть арест второго – Мейерхольда, и через 24 дня после этого ареста быть зверски, издевательски убитой сотрудниками НКВД, причём в своей квартире. Привычные к огнестрельному оружию, они и восьмью ударами ножа не сумели прикончить отчаянно сопротивлявшуюся женщину. К тому же она кричала на весь дом, что, конечно же, не могло не нервировать убийц…

В своём «Письме к женщине», написанном уже в 1924 году, поэт больше о кабаках и выпивке ведёт речь. А вот в пору завязки и первого развития драмы своего супружества с Зинаидой Николаевной Райх ещё и вином не увлекался, и с пьянчугами дружбы не водил. Частенько заглядывал к скульптору Сергею Конёнкову, с которым его познакомил поэт Клычков. Тут можно было и частушки попеть, и песни народные – всё, чего душа просит. И под гармошку, и под аккомпанемент лиры, которую подарили скульптору слепые музыканты – его натурщики. Случалось певать им и Клычковское «Живёт моя отрада в высоком терему…» Да и песни на Есенинские стихи тут звучали нередко.

Как-то поэт припозднился и постучался к скульптору за полночь. Холод. Непогода. Темень кромешная. А тот, нет бы, поскорее впустить своего промокшего да продрогшего тёзку, экспромт от него потребовал – иначе, мол, не открою. Стоя под дождём, Сергей тут же сочинил строки, оканчивающиеся так: «И небом лающий Конёнков сквозь звёзды пролагает путь».

Следует рассказать и о дружбе Есенина с Анатолием Мариенгофом, весьма практичным человеком и не бездарным литератором, с которым он познакомился в 1918 году. Этот городской до мозга костей человек воплощал собою всё то, чего Сергею, как выходцу из деревни, так не доставало. Мариенгоф был и воспитан, и образован, и лощён. А такие качества, как ироничность и даже некоторая склонность к цинизму, только подчёркивали его бросающуюся в глаза интеллигентность, придавая ей оттенок снобистского превосходства.

Разводу Есенина с Райх весьма поспособствовал именно Мариенгоф. Зинаида Николаевна его инстинктивно недолюбливала, а он убеждал Сергея в том, что поэту семейная жизнь противопоказана. Впрочем, в эту пору такой человек и был необходим Есенину, не желавшему называться узко деревенским поэтом. Ему хотелось говорить для России и от имени России, а для этого требовалось навсегда отойти от «кондовости и посконности» и окончательно оторваться от Клюева. Сергей и «Радуницу», свой первый сборник, изданный в 1916 году, изобилующий «деревенщиной», во втором издании постарался облагородить, вытряхнув из него, насколько возможно, местный колорит.

Новые друзья, новые песни. В январе 1919 года в журнале «Сирена» была опубликована «Декларация имажинистов», подписанная Есениным, Мариенгофом, Шершеневичем, Ивневым, Эрдманом и Якуловым. Целью своих творческих исканий они провозглашали яркую, зримую образность, торжествующую над языком, логикой и даже смыслом.