Моя Америка - Шерман Адамс
Шерифа из Бей-Сити звали Макаллен. Я сидел перед ним в наручниках в полицейской машине. Как только мы покинули Браунсвилл, он стал говорить о том, что в Бей-Сити я должен буду отработать 100 долларов в уплату штрафа и 86 долларов за израсходованный на меня бензин.
— Либо ты не будешь пытаться удрать и останешься живым ниггером, либо попытаешься удрать и станешь мертвым ниггером. Что ты об этом думаешь?
Учитывая недавно сделанную операцию, я сказал, что не собираюсь удирать.
— Ниггер, — повысил голос Макаллен, — называй меня «сэр» или «мистер Макаллен», если хочешь сохранить здоровье. Ты теперь не на Севере и не в армии. Теперь ты пленник штата Техас.
Я не слушал его и смотрел в окно на пробегавший мимо ландшафт. В каждой маленькой дыре, которую проезжали, мы должны были получать полицейское разрешение на проезд через город. А до Бей-Сити оставалось около ста миль, так что нам предстоял долгий путь.
Мы оба проголодались. Макаллен припарковал машину перед рестораном для белых где-то в сельской местности, вошел туда и поел. Все это время около меня, опершись на машину, стояли местный шериф и его заместитель, ковыряли в зубах, а одну руку держали на пистолете.
Макаллен вышел из ресторана с большим пакетом котлет. Он повел машину дальше, не предлагая мне поесть, зато проявив желание поболтать.
— Я вообще ничего не имею против вас, ниггеров, — сказал он. — Бог создал всех нас одинаковыми. Возьми, к примеру, старого Маршалла. Он один из лучших садовников во всем Техасе. Ты встретишь его, когда мы приедем в Бей-Сити. Он постоянно находится под арестом за свое поведение и отрабатывает штрафы, ухаживая за цветами и скашивая травяной покров в городских парках и у дома шерифа. У нас есть также старая чернокожая женщина, которая напивается каждую субботу. Я ничего не имею против нее.
Разговор продолжался всю дорогу. Макаллен отрицал, что он расист или сторонник ку-клукс-клана. Он хороший христианин, ходит в церковь каждое воскресенье. Никогда не убивал ниггера, а южные штаты считает самым лучшим местом в мире. Макаллен распространялся о том, как он спит с черными женщинами-заключенными, так подробно, что меня тошнило.
Тюрьма в Бей-Сити была ужасающей. Белые заключенные спали на матрацах и получали холодную питьевую воду. Черным приходилось спать в проходных камерах на железных нарах без матрацев и одеял. Кормили хуже, чем свиней. На завтрак мы получали обжигающий рот черный кофе без сахара и молока, а также черную мелассу, на обед — мексиканские бобы и маисовый хлеб.
Каждое утро приходили конвойные, загружали нас в машины и отвозили наводить чистоту в городе. Меня и нескольких других чернокожих возили в парк, где все скамейки, фонтанчики для питья и туалеты были помечены: «Только для белых».
— Надеюсь, ты попытаешься сбежать, а я получу медаль за то, что убью тебя! — говорил белый конвойный, протягивая мне грабли и лопату.
Мой организм ослаб от постоянного употребления бобов и маисового хлеба, из-за плохой воды и отсутствия овощей. Лицо распухло, все тело осыпали красные прыщи. Меня рвало. Пришел тюремщик и сказал, что отвезет меня в маленькую клинику в Бей-Сити. Когда мы отправлялись туда, шериф крикнул:
— Если ниггер попытается сбежать, сними с него скальп!
В клинике черные пациенты отделялись от белых драпировкой. Белые удобно сидели в креслах, в то время как черные должны были стоя ждать своей очереди.
Тюремщик, приставленный ко мне, гордился своей белой кожей. Поскольку его унижало нахождение среди черных, он взял кресло для белых и сел. Я сел на пол у его ног. Мы не обмолвились ни словом, но только для того чтобы напомнить мне о том, кто я есть, он повернул магазин в своей тридцатьвосьмерке. А у меня не было и мысли бежать.
Белый доктор основательно прослушал меня и осмотрел операционный шов, медсестра вручила несколько зеленых таблеток, и мы вернулись в тюрьму.
Я не смирился со своим положением: отправил контрабандой письма НАСПЦН, командиру военно-воздушной базы, семье, а также сенатору от штаба Коннектикут Прекоту Бушу и ждал результатов. Другие черные заключенные выглядели подавленными колониальными неграми, боявшимися всех белых точно так же, как в Южной Африке.
Черный рабочий, отец большого семейства, ходил по камере и бормотал:
— Я не делал этого, господи! Клянусь, это был не я.
Можно было подумать, что его судят за убийство белого человека. Но он лишь сказал белой телефонистке:
— Привет, детка!
Он еще хорошо отделался — тремястами долларов штрафа, — а могли бы и линчевать.
Большинство черных заключенных были сельскохозяйственными рабочими с хлопковых плантаций и рисовых полей. Они не считали себя человеческими существами, никогда не упоминали собственные имена, а назывались по именам белых работодателей, например «ниггер мистера Джонса». Они говорили:
— Мистер и миссис Джонс отправились в Сент-Луис и разрешили своим ниггерам отдохнуть в конце недели.
Большинство черных рабочих доставлялось в тюрьму в субботу вечером, а утром в понедельник они представали перед белым правосудием, чтобы узнать о размере штрафа. Если белому работодателю был нужен его ниггер, он приходил в тюрьму, выплачивал штраф и забирал работника домой. Затем он высчитывал сумму штрафа из его зарплаты.
В течение многих понедельников я наблюдал, как взрослые мужчины и женщины падали на колени и умоляли своих хозяев освободить их из этой бесчеловечной тюрьмы. Неприятный осадок оставил случай с черным ветераном войны в Корее. Увидев своего работодателя на улице, он, дравшийся в Корее, крикнул своему боссу через решетку:
— Мистер Джонс, ради бога, заберите своего ниггера отсюда. Обещаю вам больше так не поступать. Я буду верно служить вам, дорогой мистер Джонс!
Но хозяин
