Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом
Хотя некоторые психиатры были по-человечески мне симпатичны – особенно Боб Гослинг, который приглашал меня в гости и в Лондоне, и в свой загородный дом, – я через пару месяцев пришел к выводу, что этот подход к групповой терапии был совершенно неэффективным. Многие пациенты выражали свое согласие со мной «ногами»: посещаемость была на редкость низка. Существовало правило: если не присутствуют хотя бы четыре члена группы, встреча отменяется – и это действительно часто случалось.
В том же году, но несколько позже, я присутствовал на недельной Тавистокской конференции по работе с группами в Лидсе – наряду с сотней других участников, представлявших сферы образования, психологии и бизнеса. Я отчетливо помню, как началась конференция: участникам рекомендовали разделиться на пять групп, используя пять выделенных для этого помещений. Когда раздался звонок, возвещавший начало упражнения, участники ринулись в отведенные им комнаты. Некоторые члены боролись за лидерство, другие требовали, чтобы двери срочно закрыли, пока группа не стала чересчур большой, а третья настаивали на установлении определенных правил.
Этот семинар состоял из постоянных встреч малых групп, для каждой из которых был назначен преподаватель-консультант, размышлявший о групповом процессе, и встреч большой группы, на которых присутствовали все преподаватели и участники конференции, чтобы можно было провести исследование массово-групповой динамики.
Хотя подобные группы продолжают использоваться как тренировочный инструмент, помогающий изучать групповую динамику и поведение в организациях, тавистокский подход к групповой психотерапии, насколько мне известно, к счастью, ушел в небытие.
Я, как правило, наблюдал одну-две встречи небольших групп в неделю и присутствовал на лекциях или конференциях, но по большей части в тот год был полностью предоставлен самому себе, всецело занятый написанием учебника по групповой психотерапии.
Преподавательский состав Тавистокской клиники находил мой подход к группам таким же безвкусным, каким я считал их подход. Когда я представил свою исследовательскую работу о «терапевтических факторах», основанную на беседах с большим числом пациентов, успешно прошедших групповую терапию, британцы высокомерно фыркали по поводу типично американской фиксации на «удовлетворенном потребителе».
Будучи единственным американцем, я чувствовал себя одиноким и лишенным всяческой поддержки. Когда годом позже я лично познакомился с Джоном Боулби, он сказал мне, что сотрудники Тавистока вызывали у него те же ощущения и временами он фантазировал, как бы заложить в аудиторию бомбу. Чувство одиночества, недооцененности и дискомфорта от самого себя было настолько сильным, что в том году я решил найти себе психотерапевта, как поступал несколько раз в разные трудные моменты на протяжении всей жизни.
В то время в Соединенном Королевстве существовало немало школ психотерапии. Мне сразу же пришел на ум известный британский психиатр Р. Д. Лэйнг. Судя по его письменным работам, он был ярким и оригинальным мыслителем. Незадолго до этого он учредил Кингсли-Холл, место, где пациенты-психотики и их терапевты жили вместе в целительном сообществе. Более того, он лечил пациентов с позиции равенства, которая сильно отличалась от тавистокского подхода.
Когда я присутствовал на его лекции в Тавистоке, на меня произвел впечатление его интеллект, а особенно порадовало, что его иконоборческие взгляды были явно не по нраву истеблишменту. Но Лэйнг также показался мне несколько неорганизованным, и я легко мог понять, почему многие слушатели решили, что он был на ЛСД – его тогдашнем любимом наркотике.
Тем не менее я решил встретиться с ним лично, чтобы обсудить начало психотерапии. Помню, как спросил его о впечатлениях от Института Эсален в Биг-Сюр, штат Калифорния, и припомнил некоторые его комментарии из лекции о «голых» марафон-группах, которые там проводились. Он ответил загадочно: «Я гребу на своей лодке, а другие гребут на своих». Я сделал вывод, что для меня Лэйнг слишком мутный. (Тогда я и не догадывался, что через пару лет сам буду участвовать в «голой» марафон-группе в Эсалене.)
Далее я обратился к главе кляйнианской аналитической школы в Лондоне. Помню, как усомнился в полезности его настойчивых расспросов о моих первых годах жизни и спросил, почему кляйнианский анализ, как правило, длится от семи до десяти лет. Под конец нашей двухчасовой консультации он пришел к выводу (и я согласился), что мой скептицизм в отношении его подхода слишком велик. Как он выразился, «громкость вашей фоновой музыки (то есть мое сопротивление) заглушит правдивое звучание анализа». Ну как тут не восхититься велеречивостью этих британцев!
В итоге я предпочел работать с Чарльзом Райкрофтом, который некогда анализировал Лэйнга. Он был ведущим лондонским психиатром «средней школы», на которую оказали влияние британские аналитики Фэйрбейрн и Винникотт.
На протяжении следующих десяти месяцев я встречался с Райкрофтом дважды в неделю. Ему тогда было около 55 лет, он был очень внимательным и добрым человеком, хотя и чуточку отстраненным. Всякий раз как я переступал порог его совершенно диккенсовского кабинета на Харли-стрит, украшенного толстым персидским ковром, кушеткой и двумя удобными мягкими креслами, он торопливо докуривал сигарету, которую позволял себе между сеансами, приветствовал меня рукопожатием и вежливо приглашал занять мое кресло (не кушетку), стоявшее лицом к нему. Он обращался со мной как с коллегой. Особенно мне запомнилось, как он рассказывал о своей роли в изгнании из психоаналитического сообщества Масуд Хана – рассказ, который я впоследствии воспроизвел в своем романе «Лжец на кушетке».
Я получал определенную пользу от наших сеансов, но мне хотелось, чтобы Райкрофт был активнее и больше взаимодействовал со мной. Его сложные интерпретации почти никогда не казались мне полезными, но даже несмотря на это спустя пару недель моя тревога утихла, и я почувствовал, что способен писать эффективнее. Почему? Наверное, дело было в его надежном принятии и эмпатии. Мне было крайне важно знать, что я не один, что есть кто-то на моей стороне.
В последующие годы, бывая в Лондоне, я наносил Райкрофту светские визиты, и мы часто вспоминали нашу совместную терапию. Однажды он сказал, что жалеет о своей приверженности доктрине, ограничивавшей его только интерпретациями, и я высоко оценил его откровенность.
Мое рабочее время в Лондоне было полностью посвящено созданию учебника по групповой психотерапии. Поскольку это была моя первая книга, мне необходимо было изобрести собственный метод. В итоге я больше всего черпал из трех главных источников: своих лекционных заметок для тех курсов, которые читал ординаторам в предшествовавшие годы; сотен групповых отчетов, которые писал и рассылал членам групп; и исследовательской литературы по групповой психотерапии, большую часть которой мне обеспечивала превосходная библиотека Тавистокской клиники.
Я не умел печатать на машинке (большинство профессионалов в те годы не умели сами набирать текст). Каждый день я писал
