Золото Рюриков. Исторические памятники Северной столицы - Владимир Анатольевич Васильев
Травин повернул голову и увидел Эльвиру Семеновну — медицинскую сестру женского отделения. Она стояла возле пролетки, прижимая к подбородку пачку чистого белья, с тревогой глядя на художника своими раскосыми глазами.
С Каримовой, пожилой вдовой, он познакомился два года назад, когда здесь, в женском отделении, лежала его жена с дочерью Катериной. В Санкт-Петербурге тогда свирепствовал грипп. Умирали семьями. Татьяну и К атю доставили с высокой температурой. Их выходила Эльвира Семеновна, подчевавшая мать с дочерью помимо обязательных лекарств вареньем из малины и земляники собственного изготовления и разными травами.
— У нас все живы-здоровы, — бодро ответил Травин. — Рад видеть и вас в добром здравии.
— Да какое тут доброе здоровье, — Эльвира Семеновна махнула свободной рукой. — Оно ведь как? Сегодня есть, а завтра нет, — она поправила сползавшую с пачки верхнюю простыню. — Вон недавно у нас женщина умерла. Прибыла, можно сказать, здоровой, а через сутки — высокая температура и смерть. Дня три назад забирали. Сама великая княгиня Елена Павловна наведывалась к нашему главному врачу. Видать, интересовалась, что да как. Говорят, умершая женщина фрейлиной у нее служила.
— Фрейлина, говорите? — растерянно спросил Травин.
— Да, — твердо сказала Керимова. — Фамилию не помню. А имя красивое — Елизавета. Да и сама она из себя видная дамочка была. Ну да что там, все под Богом ходим. У вас все хорошо, и я рада. Как-нибудь соберусь, навещу Татьяну и Катеньку. Тогда обещала, а все некогда было. Теперь уж, передайте, точно приеду.
После того как Эльвира Семеновна ушла, кучер, покосившись на Травина, спросил, — остаетесь, али как?
— Обратно едем, — буркнул Алексей Иванович.
— Я так и понял, господин хороший, что вам здесь боле делать нечего, — понимающе вздохнул мужичок и, едва тронув вожжами, направил лошадь от больницы.
Пролетка едва выкатила на Невский проспект, Травин постучал по спине кучера.
— Остановиться? — не оборачиваясь, спросил возничий.
— На кладбище едем, — крикнул Алексей Иванович.
— Тпру-тпру, родимая. В Александро-Невскую лавру, — утвердительно произнес мужичок, поворачиваясь боком и приставляя руку козырьком к уху.
— С чего это вы взяли? — Травин даже подался вперед.
— Дак я не первый год по столице езжу. Чай знаю, что все, кто от императорского двора умирают, чаще всего захораниваются там, — он махнул рукой налево, показывая направление, куда надо ехать.
— Поехали. Там в церковной книге посмотрим, — согласился Алексей Иванович.
* * *
Запись в церковной книге гласила: «Богданова Елизавета Ивановна скончалась 17 марта 1861 года».
— Всего одна короткая строчка, — прошептал Алексей Иванович, задерживая палец на дате смерти.
Травин не отрывал глаз от толстой церковной книги, раскрытой почти на середине и таящей в себе сотни строк о родившихся, бракосочетавшихся и умерших гражданах. Его сознание будоражил строгий порядок подбора по разделам радостей и горестей, счастий и несчастий. И время от времени ему казалось, что где-то из глубины храма слышатся отголоски детского крика, веселого смеха и надрывного плача. И он не слышал, как рядом сочувственно вздыхал дьячок, как предлагал проводить до могилы, как несколько раз кашлял в кулак, стараясь привлечь к себе внимание представительного господина.
Алексей Иванович закрыл книгу, перекрестился и, глянув на священника полными слез глазами, спросил:
— Где?
Они проходили по Лазаревскому кладбищу. Читая надписи на памятниках, Травин отмечал про себя знакомые фамилии соратников Петра Великого, в их числе Долгорукий, Шереметев. Когда перешли к Ново-Лазаревскому кладбищу, на глаза стали попадаться люди искусства: писатели, поэты, скульпторы, художники. С грустью отмечал Алексей Иванович, что давно уже нет Ломоносова, Фонвизина, гениального инженера и организатора многих начинаний в столице Бетанкура, скульпторов Воронихина, Захарова, Мартоса, Старого. В молодые годы он завидовал им, старался походить на них.
— Здесь, — звонкий голос молодого священника заставил его вздрогнуть.
Травин посмотрел перед собой. Чуть левее, в последнем ряду он увидел маленький свежий холмик земли.
«Она», — подумал Травин и быстрыми шагами приблизился к кресту, возвышавшемуся над могилой.
Ноги подкосились сами собой, и Алексей Иванович ощутил коленями мягкость земли. Взял в руки горстку ее, растер на ладони.
На следующий день Травин проснулся рано. Первое, что бросилось ему в глаза, — отглаженные визитка и рубашка и поблескивающие свежестью лакированные туфли. Чуть поодаль, это он заметил позднее, возле печки сохли гольфы.
Алексей посмотрел на спящую жену, покачал головой и сел за рабочий стол. О вчерашнем дне старался не думать. Снова, как и вчера, до прихода женщины с ребенком, он колдовал над пропорциями содержимого раствора и сантиметр за сантиметром отвоевывал у времени четкие черты ликов, покрытые слоями пыли и копоти.
Его лицо, помятое после вчерашних потрясений, постепенно разглаживалось, приобретало одухотворенность. И по мере того как лики женщины и ребенка на иконе становились светлей, в глазах его все чаще появлялось удивление. Под конец работы он уже не мог сдержать радости: женщина с девочкой, в которых он вчера видел знакомость, были похожи на образа Божией Матери с Младенцем.
Глава шестая. Образа святые
Князь Орлов, обещавший Травину поддержку, слово сдержал. Он встретился с министром императорского двора Владимиром Федоровичем Адлербергом и попросил помочь одаренному русскому художнику в случае, если тот обратится за помощью.
Адлерберг в точности исполнил обещание, данное князю. После поступления прошения от свободного художника Травина в канцелярию третьего отделения Министерства императорского двора в Академию художеств тотчас ушло письмо:
«Милостивый государь граф Федор Петрович!
По приказанию господина министра императорского двора имею честь препроводить Вашему сиятельству принесенное графу Владимиру Федоровичу Адлербергу академиком Травиным прошение относительно уплаты ему 791 рубля за произведение им в 1849 году по поручению Вашему устройства в Брюлловском зале эстрады для музыкального класса Академии. Покорнейше прошу Вас, милостивый государь, сообщить мне, с возвращением сего прошения Вам по оному отзыв для доклада Его Сиятельству. В. И. Панаев».
Письмо в Академию было написано 26 января, а уже 4 февраля на него последовал ответ вице-президента Императорской Академии художеств, графа Федора Петровича Толстого:
«Милостивый государь Владимир Иванович! В исследовании отношения Вашего Превосходительства от 26 сего января № 165 имею честь уведомить, что музыкальный класс при Императорской Академии художеств был открыт для художников и ученичества с 25 мая 1848 года по инициативе покойного президента Его Императорского Высочества герцога Максимилиана Лейхтенбергского. На его содержание отпускалось по плану по 540 рублей серебром в год. 1 мая 1851 года класс уничтожен. Классом этим заведовал чиновник Академии коллежский секретарь Соколов, пожертвовавший для класса собственных денег 1000 рублей серебром, который в 1853 году уволен из Академии за
