Слабак - Джонатан Уэллс
Я был благодарен за возможность скрыться ото всех глаз, когда двери лифта закрылись за мной. Поднявшись на свой этаж, я вновь увидел её – с выражением материнской снисходительности на лице запихивавшую пять огромных стофранковых купюр, что дал ей мой отец, в свою сумочку из грубой кожи.
В номере я поставил костыли в угол и задумался, где мне лучше ждать гостью. Для постели казалось ещё рановато. Письменный стол ложно намекал на учёбу. Оставалась маленькая кушетка, и я опустился на неё, нервничая и потея. Когда в дверь постучали, я, держась за стол, пропрыгал по ковру, чтобы впустить её. Дама принесла с собой слабый аромат сигарет и магнолии. Но, остановившись передо мной, она вдруг произнесла:
– Ты же совсем ребёнок! И сколько тебе лет?
– Мне пятнадцать, мадемуазель, – робко ответил я.
– Ну, для пятнадцати ты недостаточно большой, правда? – заметила она, не веря либо в мой возраст, либо увиденным размерам. Затем перевела взгляд на мой гипс.
– И как же ты умудрился? – поинтересовалась она, подводя меня к дивану, обняв за талию и усадив рядом с собой.
Затем уточнила:
– У тебя это в первый раз?
Я был встревожен и растерян, поэтому засомневался: говорит ли она про мой первый перелом ноги или про первый интимный опыт с женщиной.
– В первый раз. Да, – заверил я. Она улыбнулась – видимо, посчитав ответом на более интересный последний вопрос.
– А я первый раз с мальчиком, у которого нога в гипсе. Так что мы оба сегодня девственники, – пошутила она, улыбнувшись.
Тогда не хватило духу признаться, что для меня это только «первый раз в гипсе».
Я начал задавать вопросы, как будто мы только что познакомились в баре.
– Откуда ты? Как тебя зовут? – хотя и не был уверен, что мне разрешено многое узнать. Она рассказала, что её зовут Натали и она с юга, жестом показав куда-то в дальнюю часть комнаты. Я представил себе Корсику с её пальмами или юг Испании, где я никогда не бывал. Акцент Натали звучал по-средиземноморски, как будто её родным языком был итальянский или даже, скорее, испанский. Когда она отвечала на вопросы, я всё пытался разглядеть хотя бы намёк на сомнение в её глазах, но они казались закрытыми таким же сверкающим щитом, как и остальное её тело: металлически интригующее и соблазнительное. Я почувствовал, что меня тянет к ней, и осознал, насколько сильно она меня привлекает.
Натали подошла ближе и склонила мою голову себе под подбородок. Поцеловала кожу головы и потрепала мои волосы, которые теперь стали длиннее, чем до того, как турки обрезали их. Когда она обнимала меня, сквозь запах духов ярко чувствовался запах её кожи. Она была земной… и очень ароматной. А я ощущал себя в позе младенца, почти закрыв глаза под её защитой. Всё это начало вызывать мощный эмоциональный отклик, поэтому я поспешил отстраниться, а затем постарался не возвращаться на то самое место, где она приголубила меня.
Натали приблизилась и поцеловала меня в губы, почти как Марко, только её губы были мягкими и успокаивающими. Как будто я – маленький мальчик, которого взяли за руку и помогли ему подняться. Затем она подвела меня к кровати и расстегнула пуговицы на моей рубашке. Всё, что она делала, как-то совершенно естественно наполнялось непринуждённой добротой.
Первым, что она сняла с себя, стали часы.
Натали с осторожностью сняла с меня брюки, как будто перелом ноги был свежим и все ещё болезненным. Попросила расстегнуть её бюстгальтер (чего, впрочем, я сделать не смог, поэтому ей пришлось самой). Груди Натали показались мне тёмными и тяжёлыми. Они плотно прижались к моему боку, когда она легла рядом, положив руку мне на живот. Затем залезла на меня, и я видел, как она отводила взгляд от меня, скача вверх и вниз. Когда она приподнимала надо мной своё тело, я мог видеть букет цветов, что мама нарисовала маркером в верхней части гипса. А когда Натали вновь опускалась, нарисованные лепестки исчезали под её бедрами.
Если подобное сравнение вообще уместно, то она показалась мне гораздо лучше, чем Ингрид. Она выглядела крупнее и твёрже – и мне нравилось ощущать на себе её вес, как будто я мог потерять себя под ней и совсем исчезнуть.
Я всё пробовал следить за глазами Натали, но её взгляд казался блуждающим: она смотрела то на меня, то куда-то поверх моей головы, то из стороны в сторону. Захотелось, чтобы она взяла меня с собой – куда бы она ни направлялась! – и больше никогда не оставляла.
Я пытался сдержать себя, чтобы рано не кончить: хотелось, чтобы тепло и удовольствие длились ещё долго, но я не смог. Она легла рядом, посмотрела мне в глаза и поцеловала волосы на моей голове, как это обычно делала моя мама, когда мы находились на людях. Этот поцелуй показался таким мягким и искренним, что я вдруг уверился, что в каком-то смысле стал для Натали особенным.
А та не спешила одеваться: лежала на боку и смотрела на меня. Я поймал себя на мысли, что теперь не чувствую стыда за свою худобу: потому что Натали её уже увидела – и всё равно осталась. Положив руку на мой впалый живот, она легонько надавила ладонью на углубление. Никто никогда не прикасался ко мне в этом месте, и этим она придала ему ценность, которой он никогда раньше не обладал. Натали провела ладонью от одной стороны моего живота к другой, а затем коснулась кончиками пальцев каждого выступающего ребра, делая вид, что играет на них, как на чёрных клавишах скромного пианино. Потом положила голову мне на грудь, прислушиваясь к неровной музыке моего сердца. Приподняла голову вверх, улыбнулась и сокрушённо произнесла прокуренным голосом:
– Ты такой худой, mon petit[49]. Нужно больше есть. Это же так просто. Что не так? Не любишь есть?
– Вечно все пытаются меня накормить. Даже уже надоело. Я хочу есть, когда сам голоден, а не когда голодны мои советчики, – выпалил я, поражённый вырвавшимися словами: казалось, что они стали своеобразным озарением.
– Забудь о всех других. Ешь только для меня, – яростно воскликнула Натали, как будто её любовь к моему
