Александр Петряков - Сальвадор Дали. Божественный и многоликий

После «Золотого века» Дали порывает с кинематографом, хотя в те годы у него вызрело много киношных идей и он написал сценарий нового фильма под названием «Бабау», где отчасти повторяет те находки, что были в «Андалузском псе» и «Золотом веке». Но была тут и свежая идея, лежавшая, что называется, на поверхности, — черно-белое изображение переходит в цветное и становится, таким образом, новым качеством кино. С Бунюэлем отношения начали портиться после того, как тот стал преуменьшать вклад Дали в создание фильмов и даже убирать его имя с афиш. Дали так никогда и не простит Бунюэлю этого, да и случая в Кадакесе, когда тот хотел задушить его Галушку, поэтому когда режиссер, попавший в трудное финансовое положение, попросил у художника денег, он ему отказал. Лишь в конце жизни они как бы примирились.

Дали и Гала, после ее развода с Элюаром летом 1932 года, уезжают из квартиры поэта в центре Парижа и селятся в отдаленном районе на улице Гоге в дешевом современном доме.

В начале 1933 года Дали получает заказ от известного парижского издателя Скира на изготовление сорока гравюр к «Песням Мальдорора» Лотреамона, кумира сюрреалистов. Они уезжают с Галой в Порт-Льигат, где Дали неистово трудится над медными пластинами с пяти утра до позднего вечера. Дали тогда был увлечен эстетико-психоаналитическими аллюзиями, навеянными картиной Милле «Вечерняя молитва». Известно много реминисценций на эту тему в его живописи, появились они и в иллюстрациях к Лотреамону, поэтому популярная среди сюрреалистов тема «любовного свидания зонтика и швейной машинки на анатомическом столе» обрела здесь новое наполнение в образах, с детства втиснутых в подсознание художника картиной Милле. Есть тут и откровенно каннибальские мотивы (человек пожирает ребенка с прошитыми иглой мозгами) и иные «страшилки».

Но подлинный взлет происходит в живописном творчестве Дали. Гала словно раскрыла шлюзы мощной реки, именуемой сверхталантом Сальвадора Дали, и 30-е годы можно смело назвать триумфом не только художника Дали, но и мировой живописи в целом. Со времен, пожалуй, Возрождения, мир не знал такого неистового, страстного, в высшей степени фанатично преданного искусству творца, в совершенстве владевшего техникой и обладавшего неуемной фантазией, — словно квашня в горшке, бродили в его голове и выпирали сюрреалистические и фрейдистские образы, которым он тогда был предан, как солдат присяге. Почти все созданное мастером в 30-е годы посвящено этому. Недаром многие исследователи называют этот период творчества Дали сюрреалистическим. Текучая, вязкая, как та же квашня, непредсказуемая и косная форма идеологически определяет и содержание его холстов. Многие из них вполне могут быть названы шедeврaми. Нельзя не остановиться на датированной 1932 годом маленькой, всего восемнадцать на четырнадцать сантиметров, работе «Призрак сексуального влечения». На фоне привычного и единственно возможного в произведениях Дали пейзажа Порт-Льигата мы видим персонажа с деформированной, стремящейся растечься, нижней частью тела, а верхняя состоит из чего-то похожего на подушку на месте живота и двух завязанных мешков, изображающих женские груди. Один из двух далианских костылей подпирает фигуру в талии, а другой поддерживает руку. В правом нижнем углу картины стоит маленький мальчик в матроске и с обручем и смотрит на это чудовище. Несмотря на свое уродство, фигура не производит отталкивающего впечатления, она органично вписывается в пейзаж и составляет с ним гармоничную композицию. Эстетическое содержание довлеет здесь над изуродованной формой, и на эту картину хочется смотреть и смотреть, восхищаясь и наслаждаясь высоким живописным мастерством художника, который выплеснул здесь свои сексуальные комплексы, толковать которые мы воздержимся. Гибсон считал эту работу «одним из сокровищ Театра-музея Дали в Фигерасе». Сам художник называл ее «эротическим пугалом первого порядка».

Имя Дали становится в 30-е годы все более известным, выставки его работ следуют одна за другой не только в Париже, но и в Брюсселе, Лондоне, Нью-Йорке. Дали обрастал связями, благодаря отчасти и «Зодиаку». Очень важным для него было знакомство с Каресс Кросби, длинноногой и полногрудой американкой, одной из тех, что великолепно описаны в романе Ивлина Во «Мерзкая плоть». Богатая прожигательница жизни поселилась в Париже вместе со своим мужем, летчиком и поэтом, в начале 20-х годов, и молодые сумели органично вписаться в богемно-аристократическую парижскую жизнь.

В 1927 году супруги покупают в окрестностях французской столицы старую мельницу, принадлежавшую в свое время Жан-Жаку Руссо, который проводил здесь время с княгиней Монморанси; тут же, как утверждала новая хозяйка старой мельницы, назвавшая ее Ле Мулен де Солей, что значит Лунная мельница, была лаборатория Калиостро. Здесь и происходят веселые вечеринки.

Дали познакомил с Каресс поэт-сюрреалист Кревель, с которым Дали связывала крепкая и искренняя дружба. Рене Кревель был, что называется, вхож в семью и запросто появлялся как в их парижской квартире, так и в Порт-Льигате. Вскоре Кревель покончит с собой, отчаявшись примирить коммунистов и сюрреалистов, да к тому же он был сильно болен туберкулезом.

Дали познакомился с американкой, настоящее имя которой, на русский слух, было благозвучнее — Мэри Пибоди, — уже после того, как она овдовела. Ее Гарри, обладатель весьма ветвистых рогов, потому что Каресс исповедовала свободную любовь и была из тех, кто никому не отказывает, покончил с собой в Нью-Йорке в 1929 году вместе со своей подружкой.

Каресс Кросби полюбила чету Дали, приблизила их к себе и всячески способствовала, как могла, успеху художника в Америке, где в 1934 году состоялась большая выставка, принесшая ему просто ошеломительный успех. Об этом путешествии в Америку Каресс оставила воспоминания, довольно схожие с текстом «Тайной жизни», где автор пишет о своих страхах перед океаном, патологической, маниакальной боязни утонуть, отчего ходил, ел и спал в спасательном жилете, чем приводил Галу в раздраженное состояние.

Каресс вспоминает, что на пути в Гавр, куда они ехали в вагоне третьего класса, Дали так боялся, что его драгоценнее холсты могут украсть, что не поленился привязать к каждой упакованной работе веревочки, концы которых привязал к пальцам и одежде. При этом всерьез уверял, что раз он сидит ближе к паровозу, значит быстрее приедет.

Когда пароход приблизился к Нью-Йорку и Дали увидел этот огромный, с непредставимой для европейца, растущей вверх, архитектурой город, он показался ему «призраком Атландиды, поднявшейся из глубин подсознания», а также «древним Египтом, вывернутым наизнанку».