Мария Склодовская-Кюри - Дмитрий Прокопец
«Милостивая сударыня!
Спешу выразить Вам от своего имени и от имени французских и иностранных ученых чувство глубокой скорби по поводу постигшей нас с Вами тяжелой потери. Ужасное сообщение поразило нас как громом. Сколько заслуг, уже оказанных Науке и Человечеству, и сколько будущих заслуг, каких мы ждали от этого талантливого исследователя. Все это исчезло в одно мгновение или стало уже воспоминанием!»
Г. Липпман, французский физик, лауреат Нобелевской премии по физике:
«Очень поздно, во время моего путешествия, я получил ужасное известие. Мне кажется, что я потерял брата: до сих пор не понимал, что связывало меня так тесно с Вашим мужем, теперь я знаю что.
Страдаю и за вас, мадам. Примите уверения в искренней преданности и уважении».
Шарль Шенво, ассистент Пьера Кюри:
«Для некоторых из нас он был предметом истинного преклонения. Что касается меня лично, то после моей семьи я больше всех любил этого человека, настолько он умел окружить своего скромного сотрудника большим и тонким участием. Его безграничная доброта простиралась на самых мелких служащих, которые его обожали: я никогда не видел таких искренних и таких трогательных слез, как те, что проливали лабораторные служители при вести о внезапной кончине их начальника».
Вот еще строки из дневника Марии:
«…На другой день после похорон я все сказала Ирен, жившей у Перренов… Сначала она не поняла, и я ушла, не получив ответа, но после она, по-видимому, плакала и просилась к нам. Дома она много плакала, затем ушла к своим маленьким друзьям, чтобы забыться. Она не спрашивала ни о каких подробностях и поначалу боялась говорить о своем отце. Тревожным взглядом широко раскрытых глаз она смотрела на принесенные мне черные предметы одежды… Сейчас, судя по ее виду, она уже не думает обо всем этом.
Приехали Броня и Юзеф. Хорошие они люди. Ирен играет со своими дядями, Ева, которая все это время весело, беспечно топала по дому, тоже играет и смеется, все разговаривают. А я вижу Пьера, Пьера на смертном одре…»
1906 год. Мария отправляет Ирен и Еву с дедом в деревню, а сама отдается работе. Она продолжает лабораторные исследования и готовится к лекциям. Это в какой-то мере отвлекает ее от печальных мыслей и постепенно возвращает к жизни. Часть своей боли она изливает на страницах дневника.
7 мая 1906 года:
«Милый Пьер, думаю о тебе без конца, до боли в голове, до помутнения рассудка. Не представляю себе, как буду теперь жить, не видя тебя, не улыбаясь нежному спутнику моей жизни.
Уже два дня, как деревья оделись листьями и наш сад похорошел. Сегодня утром я любовалась в нем нашими детьми. Я думала, что все это показалось бы тебе красивым и ты меня позвал бы, чтобы показать расцветшие барвинки и нарциссы. Вчера на кладбище я не могла никак понять значение слов “Пьер Кюри”, высеченных на могильном камне. Красота деревенского простора вызывала во мне душевную боль, и я опустила вуаль, чтобы смотреть на все сквозь черный креп…»
11 мая:
«Милый Пьер, я спала довольно хорошо и встала сравнительно спокойной. Но едва прошло каких-нибудь четверть часа, и я опять готова выть, как дикий зверь».
14 мая:
«Миленький Пьер, мне бы хотелось сказать тебе, что расцвел альпийский ракитник и начинают цвести глицинии, ирисы, боярышник — все это полюбилось бы тебе.
Хочу сказать также и о том, что меня назначили на твою кафедру и что нашлись дураки, которые меня поздравили.
Хочу сказать тебе, что мне уже не любы ни солнце, ни цветы — их вид причиняет мне страдание, я лучше чувствую себя в пасмурную погоду, такую, какая была в день твоей смерти, и если я не возненавидела ясную погоду, то лишь потому, что она нужна детям».
22 мая:
«Работаю в лаборатории целыми днями — единственно, что я в состоянии делать. Там мне лучше, чем где-либо. Я не постигаю, что могло бы порадовать меня лично, кроме, может быть, научной работы, да и то нет; ведь если бы я в ней и преуспела, мне было бы невыносимо, что ты этого не знаешь».
10 июня:
«Все мрачно. Житейские заботы не дают мне даже времени спокойно думать о моем Пьере».
Мадам Кюри тяжело оставаться в доме на бульваре Келлермана, где все напоминает о былом. Осенью она переезжает в Со, поближе к могиле Пьера.
В газетах появляются объявления о первой лекции Марии в Парижском университете. Это чрезвычайное событие вызывает огромный интерес. Газеты пестрят сообщениями о сенсационном событии — первая в истории Сорбонны женщина-профессор, вдова великого ученого Пьера Кюри, будет читать лекцию.
«5 ноября 1906 года в половине второго пополудни… мадам Кюри, вдова известного ученого, назначенная профессором на кафедру, которую занимал ее муж в Сорбонне, прочтет свою первую лекцию года… В этой вводной лекции мадам Кюри изложит теорию ионизации газов и рассмотрит вопрос о радиоактивности».
Лекция состоялась в небольшом, построенном амфитеатром зале, стены которого не могли вместить всех желающих. Аудитория замерла, как только вошла женщина небольшого роста и тихим, но внятным голосом стала говорить о сложнейших материях простым, доступным широкой публике языком. Говорила о новых теориях, касающихся природы электричества, о ядерном распаде, о радиоактивных элементах. Мария обращалась исключительно к студентам, словно, кроме них, в зале больше никого не было.
Ровным голосом, почти монотонно ученая читает свою первую лекцию. Не понижая тона, доводит до конца изложение предмета и уходит в маленькую дверь так же быстро, как вошла.
Мадам Кюри начинает читать курс лекций с той самой фразы, на которой его закончил Пьер Кюри:
«Когда стоишь лицом к лицу с успехами, достигнутыми физикой за последние десять лет, невольно поражаешься тому сдвигу, какой произошел в наших понятиях об электричестве и о материи…»
Как могут тронуть эти холодные слова, произнесенные почти безжизненным тоном: «Когда стоишь лицом к лицу с успехами, достигнутыми физикой…»? Но слезы наворачиваются на глаза слушателей, текут по лицам.
В жизни Марии наступает период напряженной деятельности, лишенный, однако, той радости, какую давало в прошлом сотрудничество с Пьером. Дома ей, насколько хватает сил, помогает доктор Эжен Кюри, фактически взявший на себя воспитание внучек. Человек неверующий, рационалист, он стоически перенес смерть любимого сына. Он ни разу не пришел на его могилу, считая, что со смертью все заканчивается раз и навсегда. Несмотря на преклонный возраст — в 1906 году ему 79 лет, — он сохраняет ясность и живость мысли. Детям, особенно девятилетней Ирен, он передает не только сведения по истории и естествознанию, но и
