Записки русского крестьянина - Иван Яковлевич Столяров
Когда мы вышли от регента, мать, не говоря мне ни слова, ведет меня к игумену монастыря. Игумен принимает нас очень любезно и спрашивает мать, зачем мы к нему пришли. Только тогда я понял, что мать решила отдать меня в монастырь в послушники*. Игумен внимательно выслушал ее, наблюдая за мной испытывающим взглядом. Перед ним стоял крестьянский мальчик, « живой с темно-коричневыми глазами », как называли меня в селе, с выражением испуга на лице. Я никогда не узнал имени этого игумена, но до сих пор я остался глубоко благодарным ему за его проницательность и за слова его, сказанные матери : « Твое желание очень похвально и угодно Богу, матушка, заговорил он. Но монашеский подвиг очень трудный. Сын же твой слишком молод. Для него этот подвиг может оказаться непосильным. Один Бог ведает, что в жизни предназначено для твоего сына. Жизнь его, можно сказать, только начинается, и для него еще не потеряно время для поступления в монастырь. Пока же пусть он еще поживет среди вас. Я, мать, сам поздно пришел в монастырь. Я был женат, у меня было двое сыновей. Они кончили университет. Когда они окончательно устроились, мы с женой решили уйти из мира и начать монашескую жизнь. Я поступил в мужской монастырь, а она — в женский. И так теперь доживаем свой век в молитвах и в служении Богу. Тебе, мать, нравятся монашеские службы, благолепие церквей. И ты думаешь, что в монастыре легче вести богоугодную жизнь, легче замаливать* грехи. Ты думаешь, что монахи ближе к Богу, чем вы, миряне*. Это верно. Но помни и то, что даже в монастыре много соблазнов греховных и устоять против них могут только крепкие духом и глубокой верой. Не думай, что монахи лучше защищены против козней* дьявольских, чем вы, миряне. Ты видишь, что наш монастырь обнесен очень высокими стенами, а все-таки через них перелезают, уходят тайком, чтобы провести ночь в грешном миру. Высокие стены не служат непреодолимым препятствием для вкушения запрещенного плода. Нет препятствий для запрещенных поступков даже в самих стенах монастыря. Есть здесь и карты и вино. И нет тех сил, которые могли бы воспрепятствовать карточной игре, питию вина, если Бог оставит на произвол судьбы волю монаха. Подумай мать, обо всем, что я тебе сказал и не неволь своего сынишку. Пусть он подрастет и, когда сделается взрослым, сам решит, сможет ли он вынести монашеский подвиг, исполнить данный Богу обет. »
С каким облегчением и радостным чувством я выходил из кельи отца игумена ! Точно из тюрьмы выходил я на свободу. Мать же, напутствуемая благословением игумена, шла рядом со мной, погруженная в великое раздумье, и я не мог угадать, жалеет ли она о том, что не сбылось ее желание — видеть меня монахом, или же подчинилась она воле Провидения.
Опасность быть отданным в монахи миновала меня, но попытка матери сделать это еще более усложнила мою жизнь в крестьянской среде. По возвращении из города мать рассказала соседям, зачем она ездила со мной в Воронеж, и какие неудачи постигли ее там. Вскоре об этом узнали все. Одни сочувствовали матери, другие отнеслись к ним насмешливо. Сочувствие выражалось матери, а не мне. Насмешки же все были направлены на меня. Больше всего в них изощрялись девчонки. Полусерьезно, полушутливо они прозвали меня « монахом ». Я стал их козлом отпущения. В их шутках часто чувствовалась злость. Я стал для них чужаком : я был чтецом псалтири по покойникам и получил незаслуженное прозвище « монах ». Эти два качества не соответствовали настоящей жизни крестьянина. Молодые девушки боялись связывать свою жизнь с таким парнем. Поэтому они сторонились меня, неохотно принимали в свою среду.
После неудачной поездки с матерью в город я еще острее почувствовал свое отчуждение от карачунской среды и еще больше стал думать о том, как бы разбить цепи, сковавшие меня, пробиться к знанию, к учению. Но я был одинок в своих думах. Мать согласна была отпустить меня из отцовского дома только в том случае, если я захочу переменить жизнь крестьянскую на духовную, т.е. церковную. Отец же совсем не желал отпускать меня из семьи. Но направить меня на церковный путь мог бы только священник. И тогда я мог бы поступить в духовное училище и учиться бесплатно, но он отказывался помочь мне в этом, так как учение в духовном училище он считал привилегией детей духовного звания. Для крестьянских детей в них, по его мнению, места нет. Итак никто не мог или не хотел помочь мне, хотя бы советом, чтобы найти выход из моего положения. А что же мог придумать крестьянский мальчик, которому еще не было пятнадцати лет, окруженный невежеством, а также враждебностью своих родителей, не понимавших желания оставить семью для учения. Убежать ? Невозможно, так как родители имели право с помощью властей найти меня и возвратить по этапу* домой. Я же больше всего боялся быть арестованным и доставленным по этапу в свое родное село. В то же время я и не знал, где я мог бы найти пристанище. Итак я оставался жить чужим в своей родной семье и это продолжалось еще более года.
Мне самому трудно было верить, что моя жизнь изменится и моя мечта осуществится.
